Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов

— Я забыл, — сказал мальчик.

— У меня есть, — протянул Вортегов.

— Будем собак стричь. Только Найду не надо. Мы ее со щенками отдадим эскимосам. Тебя Волчок не боится?

— Нет.

— Вот начинай с Волчка.

— Зачем?

— Какой ты непонятливый! Если тебе половину головы остричь, а половину оставить, ты пойдешь в школу?

— Еще чего? Чтобы смеялись?!

— Вот и собак надо так плохо постричь, чтобы никакой шапки из их шкуры не получилось. Хвосты можно не трогать, из хвостов ничего не шьют…

Ее гениальный в своей простоте план потряс Вортегова. Он смотрел, как она ловко и изобретательно управлялась с Белкой. Выстригла лучший кусок на шее, сделала борозду на боку, провела полосу по спине, чикнула ножницами на затылке, сделала на другом боку крест — операция по обезображиванию была закончена. Снежанна приступила ко второй собаке. Они ее слушались, никто не сопротивлялся.

— Только учтите, — сказал Вортегов, — много шерсти не выстригайте, на дворе зима. Ноги, хвост и живот можно оставить целыми, а бока и спину лучше полосами…

Не прошло и часу; как дети превратили всех собак в уродов, каких Вортегову не приводилось видеть и во сне…

«Это надо же, — думал Вортегов, — завтра в поселке все умрут с хохоту! Теперь кожзаводу пользы от таких шкур ни на грош…»

Разбирали жалобу директора кожзавода.

Корреспондент районной газеты (а это, как мы помним, именно он звонил тогда по поводу Гагары) не мог выступить из-за приступа неудержимого хохота, а когда страсти улеглись, принялся тут же набрасывать юмореску под названием «Собачий вальс».

«Собачий вальс — писал он, — простейшая музыкальная пьеса, исполняемая на фортепьяно (пианино, рояле, клавесине, пианоле и т. п.) одним пальцем. Не путать с популярным «Чижиком-Пыжиком», который…»

На этом он прервал записи, так как Вортегов в это время рассказывал о том, как Найду и щенков отдали в соседний эскимосский поселок. Кроме того, тамошние каюры забрали еще четырех молодых собак. Из оставшегося псопоголовья, докладывал Вортегов, на пионерском собрании решено сколотить упряжку — одну на интернат и Дом пионеров. Поселковая столовая, рассказывал он дальше, поможет решить проблему с кормежкой, да и с местными морзверобоями достигнута по этому поводу договоренность.

Слово свое Ксаний Борисович сдержал. Упряжка у пионеров существует до сих пор. И правильно, потому что без собак навыками тундровой жизни не овладеешь.

Вортегов же неожиданно для себя сделался заправским каюром, ездит на рыбалку и охоту. Только, сами понимаете, морской кружок его окончательно развалился.

Утоюк был справедливым человеком. И когда его упряжная сука Тильда родила шесть черных глянцевых комков и четыре из них тут же умерли, он взял одного щенка и отнес его печальной лайке Чёны, потому что у той умерли все. Все щенки, которых она родила три дня назад.

Утоюк не понимал, в чем дело.

— Ты бил собак, когда они были беременны, Утоюк. Ты не хотел этого делать, Утоюк, но ты это делал.

Утоюк жевал табак и меланхолично сплевывал.

— Да, — сказал он.

Зря я его обидел.

Я гожусь Утоюку в сыновья, младшие сыновья. Но Чёны (так называл Черную Утоюк) моя собака. Нему ее подарил, потому что она была настоящей собакой. И дарить принято только настоящие вещи, а у меня ничего не было, чем бы я так дорожил. И я отдал ему Чёны, потому что знал, что Чёны все равно обо мне скучает. Вот почему я всегда приезжал к Утоюку, даже если мой путь лежал совсем не в ту сторону.

Чёны всегда узнавала меня, я кормил ее с рук, и сейчас, услыхав мой голос, она выскочила, уперлась передними лапами мне в живот, моргала слезливыми глазами.

Может быть, Утоюк ревновал Чёны? Тогда почему Тильда ощенилась мертвыми? Нет, он их бил одинаково.

В тот вечер мы поссорились с Утоюком. Когда он кормил упряжку, мне показалось, что куски жира были маленькими. Рубленые тушки песцов и копальхен были в одной миске, нерпичий жир в другой.

Мясо песцов. — не еда, это уж не от хорошей жизни, собакам нужен жир, и Утоюк мог бы сделать куски побольше. И я демонстративно стал кормить отдельно Тильду и Чёны.

Утоюк обиделся. Это было видно по его насупленному молчанию.

Но долго молча не высидишь, и пришлось идти на попятный:

— Не сердись, Утоюк. Упряжка хорошо работает, не надо жалеть мяса. У тебя ведь еще есть неоткрытая яма. Там целый морж, я знаю. Чего ты жмешься?

— Нерпа совсем не ловится… — тихо роняет он.

— Скоро льды уйдут, кромка будет близко. Будет и нерпа.

— Зима плохая… ты знаешь… Весна тоже плохая будет…

Мне хочется подбодрить старика:

— Но ведь охота у тебя хорошая! Песцов больше, чем у Тымкувье, я заезжал к нему.

Утоюк молчит. Тымкувье его конкурент. Тымкувье его сосед по участку, в сорока километрах его избушка.

От известия лицо старика не изменилось. Но я знаю — Утоюк доволен. Если обогнал Тымкувье, — значит, в колхозе обогнал всех.

— Умк’этэ гатъайытчаленат ыннанмытлын’ — эн… Э’тки… [5] Шесть песцов умка разорвал… плохо… (чук.)

— Сколько?

— Шесть.

— Ты его видел?

— Виневан… нет… не видел.

— Мы убьем его обязательно, — успокаиваю я старика.

Старик кивает головой. Спрашивает:

— Поедем вместе?

— Конечно!

— Завтра, — говорит Утоюк. — Я следы видел. Догоним!

— Хорошо.

Вот мы и помирились, теперь у нас общая забота. Теперь можно долго пить чай и выкладывать все новости с момента последней нашей встречи.

— Ты долго не приезжал, — начинает Утоюк и ждет.

— Я был в отпуске, в Хабаровске. Только чуть дальше. На берегу реки. В тайге.

— Охотился?

— Отдыхал. Рыбу ловил. Немножко стрелял. Видишь, поправился как! — И я хлопаю себя по животу.

Утоюк смеется.

Больше всех разговоров любил старик рассказы про охоту на зверей и птиц, которых он никогда не видел, на которых сам не охотился. Он выписывает журнал «Охота и охотничье хозяйство», но по-русски не читает, а редкие его гости знают, что на второй день их жизни в избушке старик достанет комплекты журнала и попросит почитать вслух те страницы, на которых фотографии и рисунки невиданных зверей.

Меня старик любит за то, что во время чтения я часто отвлекаюсь и скучную специальную статью расцвечиваю придуманными подробностями из других, когда-то читанных книжек и историй. Я даже подозреваю, что однажды он одну и ту же статью дал читать нескольким, и теперь его выбор остановился на мне, и мне читать приходится больше, чем остальным.

Но сегодня я читать не буду. У меня есть что рассказать. Я провел отпуск в тайге, где Утоюк никогда не был, и ему многое будет интересно. И про токующего глухаря, и про самую вкусную рыбу в мире — калугу, и про драку лосей, и про черепах в зоомагазине — сто штук в одной ванной.