Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов

Больше всего опасался Аникей за Богатыря. Он шел медленно, отставал, плохо ел, спотыкался на ровном месте. Совсем не оправдывал свою кличку. Наверное, и в партии он еще был болен. С чего бы тогда так разнесло его живот?

Каждый раз затягивать подпругу на нем было целым событием. Аникей упирался ногой в его живот, тянул изо всех сил ремень, конь шатался.

Афанасьич тянул второй ремень, вытирал пот и тяжело вздыхал:

— Живодерня по тебе плачет…

Аникей встал, посмотрел в редколесье. Богатырь стоял у дерева как изваяние и не шевелился, смотрел в одну точку.

Тогда Аникей отсыпал в торбу овса, понес лошади. Богатырь ел медленно, вяло шевеля губами. Есть ему не хотелось. Воды в лужах было вдоволь, и поить его Аникей не стал, а вернулся к костру.

Где-то очень далеко прогремел выстрел.

«Ага, — обрадовался Аникей, — дедуля дорвался до зайчатины! Этот не промажет!»

Раздался, второй выстрел.

Аникей начал потихоньку собираться, чтобы к приходу каюра все личные вещи были упакованы.

Закончив с рюкзаками и спальными мешками, он принялся за палатку.

«Потом можно будет и порыбачить», — решил Аникей и отложил в сторону спиннинг.

Что-то тревожное вдруг почудилось Аникею в беспорядочном тарахтенье колокольчиков. Он выскочил на берег и увидел, как стреноженные лошади, неуклюже прыгая, в панике покидали место, где недавно паслись. На освещенной ярким солнцем лужайке оставался только Матрос. Но вот и он поднял связанные передние ноги, сделал один прыжок, потом второй. И тут Аникей увидел, как из лесу стремительно выскочил большой черный зверь, на полном ходу пересек лужайку, налетел на Матроса и, не останавливаясь, скрылся в зарослях.

Аникей бросился к карабину, передернул затвор и, пустив вслед медведю две пули, понял, что поздно. Он побежал к лошади.

С другой стороны лужайки к Аникею бежал Афанасьич.

— Вот… — только и сказал Аникей.

Афанасьич бросил двух зайцев, положил рядом с ними ружье, опустился на корточки перед лошадью.

— Позвоночник… перебил… — сказал он.

Аникей молчал, еще как следует не постигнув смысл случившегося. Он смотрел на умирающее животное.

— Такой сильный конь был, — сказал дед. — Самый лучший.

Аникей все еще не мог прийти в себя. Потом опомнился:

— Он испугался твоих выстрелов. Мчался как сумасшедший. Я видел. Ты по медведю стрелял?

— Зачем? У меня и жаканов нет. Я по зайцам.

— Значит, он был где-то рядом и испугался.

— Верно так… что делать-то?

Аникей отвернулся. Потом тихо сказал:

— Добей. Чего ему мучаться, — и расстегнул кобуру.

— Да что из твоей пугалки-то? — вдруг закричал каюр и вырвал у него карабин.

Аникей пошел к реке.

Раздалось два выстрела.

Аникей сидел у костра и курил. Подошел дед.

— Колокольчик снял? — спросил Аникей.

— Забыл.

— Сними.

Дед ушел к лошади.

— Вот ведь как бывает, а? Вот ведь как бывает, — твердил Аникей.

— Все, — сказал дед.

Они молча сидели у костра.

— Медведи… альбо птицы растащат… — промолвил дед.

— Альбо птицы, — повторил Аникей. Он вздохнул.

Они снова закурили.

— Надо перепаковывать груз. Собирай лошадей, Афанасьич.

Лошади и без того сбились кучей и стояли недалеко от костра.

— Дай лошадям овса, все меньше тащить. И вьюки Матроса давай перераспределим. Побольше на Тайгу и Серого. Богатырь совсем не тянет, Орлик старенький. Чайке можно добавить тоже, а?

— Можно, — согласился каюр.

Через час они отправились дальше, на юг.

Происшествие удручило Аникея, Афанасьич пытался подойти к нему, разговорить, но Аникей молчал и беспрестанно курил, чего никогда не позволял себе в маршруте, на ходу.

Караван шел медленно из-за Богатыря.

— Совсем он у нас ослаб, — сказал дед.

— Он болен. Вот от чего?

— Он и в поле был невеселый. А сейчас совсем… эх! Купили у цыгана лошадь, — начал дед.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Аникей и пошел вперед.

В поле Богатырь отличался тихим характером, но тяга к воровству и непривередливость к пище у него, очевидно, были врожденными. Он ел вяленую рыбу, консервированный борщ, мог съесть живую полевку, однажды добрался до только что обсмоленной на костре утки — и от нее осталось крылышко, неожиданно съел промасленную ветошь, выпил ведро компоту, который охлаждался в ручье, а ящики с крупами и мешки с макаронами от него накрывались двойным брезентом. Это было стихийное бедствие, а не Богатырь.

— Оттого он такой здоровый, что ему любое меню по плечу! — говорил начальник партии и призывал геологов следовать примеру коня, есть что придется и не сетовать на периоды разгрузочных дней, которые неизбежно наступят. Начальник партии был реалистом, диалектиком, просто хорошим полевиком, и его прогнозы сбывались.

От неумеренности в пище трудовой энтузиазм Богатыря не возрастал, зато живот распухал на глазах.

— Чрево! — смеялся в поле Аникей, нежно поглаживая коня.

И вот сейчас предмет общих шуток худел на глазах, торчали ребра и выпирал позвоночник, только живот не уменьшался по-прежнему.

Подходил к нему Аникей, шептал чего-то, трепал по холке, но такая невыразимая печаль была в глазах коня, что Аникею хотелось взвалить его тюки на себя.

— Надо проследить, чем он ходит.

— Жидким, — ответил дед.

— Может, отравился?

— Чем?

Действительно, чем? Хотя при его всеядности… Вот у пастухов, вспомнил Аникей, однажды отравилась большая отколовшаяся от стада группа оленей. Олени наткнулись на какую-то траву на берегу океана. Выяснилось — обыкновенная пушица, — от которой никогда олени не травятся… Так и осталось загадкой.

Дважды в течение дня Богатырь падал. Снимали вьюки с него, давали отлежаться. Овес он не ел.

После дневной чаевки решено было разгрузить Богатыря — пусть до вечера идет пустым. С рассортировкой поклажи возились долго. Наконец тронулись. Лошади, как прежде, шли тяжело, и Богатырь плелся сзади.

«Эх ты, сивка-бурка вещая каурка, — думал Аникей, — где ж тебя сглазили?»

Перед заходом солнца, не дотянув часа до намеченной стоянки, лег Богатырь в третий раз, уже без поклажи.

— Все, — сказал Марков, — дальше не пойдем. Тут станем.

Место было неудобное: сырое и до реки далеко.

— Пусть он тут лежит, — сказал Афанасьич. — Поставим палатку на взгорке, там суше. А воду в болоте возьмем.

Коней развьючили рядом с Богатырем, дед их тут же спутал, отправил пастись, взвалив на себя спальные мешки, рюкзаки, оружие, дед с Марковым пошли устраиваться на маленькую сопочку.

— К утру оклемается? — спросил Аникей.

— Должон.

— Завтра самый трудный участок. Сплошь по болоту.

Афанасьич принялся за костер. Аникей достал из планшетки карту, долго изучал ее при свете костра.