Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов

Дед уже сидел на Сером в ожидании команды. Мысленно он прощался с жизнью, а разумностью его поступков руководила безысходная обреченность.

— Пошел! — скомандовал Марков.

Афанасьич пристегнул веревку от пояса к тросу, карабин держал надежно, веревка не тянула — был еще припуск. Он хлестнул Серого, натянул поводья, крикнул на коня и снова его хлестнул. Серый видел, что Орлик уже на том берегу, он видел, как лошадь плыла, и понял, что от него ждут того же и это не страшно. Он спокойно вошел в воду и поплыл. Аникей тянул веревку, которой была обвязана грудь деда, сбрасывая метр за метром.

Лошадь сносило, трос сильно натянулся, но карабин крепко держал седока, да и Аникей потихоньку их подтягивал.

Серый высоко держал голову, как и Орлик, но с течением справлялся труднее. На середине реки он выбился из сил, вдруг развернулся спиной к течению, волна ударила его и понесла вниз, а трос вырвал Афанасьича с лошади, и тот ухнул в реку.

— А-а-а-а!!

Что было сил Аникей тащил старика, не чувствуя, как веревка впивается ему в руки. Несколько раз Афанасьич зарывался в воду с головой, и тут Аникей мгновенно повернулся спиной, перекинул линь через плечо и что было сил потянул его от реки к лесу.

Когда он оглянулся, дед уже лежал на мелководье.

Аникей подбежал, отцепил карабин, взвалил на себя старика и вытащил его на берег.

Дед был жив. Он стоял на коленях, и его рвало. Аникей вытащил нож и осторожно разрезал веревку. Он тяжело дышал и только сейчас почувствовал, как болят ладони. Кожа с них была сорвана.

— Наглотался, сердешный, Ты уж прости меня, Афанасьич! Прости!

Дед мотал головой, стонал, его выворачивало. И вдруг он затих, отполз в сторону, лег на землю.

— Живой, дед, живой, — шептал Аникей.

— А? — поднял голову старик.

— Живой! — заорал ему в ухо Аникей.

Он помог старику подняться, довел его до костра, усадил. Потом подбросил в огонь дров.

— Сушись, отогревайся. Я пойду Серого искать, может, он где-нибудь ниже по течению выплыл.

Аникей надел на Орлика седло, затянул подпруги, вставил ногу в стремя, тяжело взобрался на коня.

— Но-о, Орлик! Пошли!

…Вернулся Марков под вечер. Дед уже оклемался, обсушился, переоделся. Палатка была поставлена.

Аникей подъехал к самому костру. Сидел на Орлике, не слезая. Афанасьич вопросительно смотрел на него.

Аникей молчал. Потом выдавил:

— Нет нигде. Ни живого, ни мертвого. Может, прибит где-то под корягой. Может, унесло… не знаю… вот.

Он слез с коня, сел поближе к огню.

— Мокрый я весь, дай чаю, совсем мы обезлошадели. Что делать-то?

Утром вышли рано и шли весь день, не разговаривая. Не о чем было разговоры вести — каждый со своими мыслями. Единственное, что еще согревало Аникея в пути, — воспоминания об Ольховке, о Мелании. Таким далеким сейчас все это казалось, что впору сомневаться, а было ли вообще?

В одном он был уверен, назло обстоятельствам, что сопровождают его в пути, — он скоро, обязательно скоро увидит Меланию. И чем быстрее и дальше уходил он от нее сейчас, тем скорее приближалась их встреча. Неосознанно он понял это еще тогда, при прощании, когда Мелания вернулась. И первый его шаг от нее был шагом к ней. Он не знал, как произойдет их встреча, но верил, ощущал это, как сейчас ощущает ночь, лежа в сыром спальном мешке, как ощущает холод и шелест снега, засыпающего палатку.

«Надо торопиться, — подгонял он себя, — надо торопиться».

Он боялся, что после случая в реке Афанасьич может заболеть, простудиться, например, или, что еще хуже, слегка повредиться умом. Но, как всегда в поле, необъяснимо сработали все защитные силы организма, дед даже не кашлял и вел себя как обычно, вот только больше, чем обычно, оба молчали.

Афанасьич не расставался с ружьем, но с самой Ольховки им ни разу не встретилась дичь. И сейчас все вокруг будто вымерло — ни зайцев, ни куропаток, ни запоздавших с отлетом утиных стай.

«Хоть бы что-нибудь живое пролетело — сова или ворон, — думал Аникей. — Хоть бы лося встретить… хоть бы медведя».

Ничего. Даже следов не видать на свежей пороше. Будто зверья и птицы здесь отродясь не водилось.

«Место какое-то… страшное».

Снег шел мокрый, густой, где-то к полудню он таял, а с вечера шел снова. Орлик искал траву под снегом, копытил, но как-то лениво, неохотно, он худел на глазах. Его подкармливали понемногу, чем могли — сахаром, хлебом, остатками крупы.

Седло Серого, перевернув, укрепили крест-накрест на седле Орлика, между двумя вьюками, и на него положили груз Серого. Поклажа горой возвышалась на спине коня, впереди шел Аникей, отыскивая места для прохода, чтобы Орлик не цеплял за деревья, а Афанасьич шел сзади с ружьем, поглядывая по сторонам, все еще на что-то надеясь.

Сейчас кругом была тундра, ни деревца. Только чахлые кустики бетулы — карликовой березки — попадались на пути. Да ягода в изобилии — брусника и шикша.

Здесь же на равнине застал их ночлег. Палатку установить было негде — еле нашли небольшой холм, разбили лагерь на его склоне, вместо стояков для палатки приспособили карабин и ружье, а растяжки укрепили с помощью камней и седел. Кустиков ягод, мха и веточек бетулы для костра хватило.

— Завтра будем на месте, — сказал Аникей. — Вон там у сопок, — он показал, — перевалбаза. Там же посадочная площадка геофизиков. Иногда к ним летают, когда погода. И если они еще не свернули свою экспедицию.

— Совсем?

— На зиму остается один человек с рацией. Следит за балками и площадкой. Пастухов принимает, когда зимой подкочевывают. Склад с продуктами должен быть.

— Осталось две пачки галет и две банки консервов, — сказал дед.

— А чай?

— Есть.

— На завтрашний день этого хватит, был бы чай, вон сколько ягод!

— Давай, Никей, сейчас пособираем немного, пока снег не пошел.

— Правильно мыслишь! Давай котелок! Эх, и поедим завтра!

К нему возвращалось нормальное рабочее настроение. «Что мы, как сычи, надулись и молчим всю дорогу? — думал он. — Так ведь и сдвинуться можно. Хватит! Напереживались. Работать надо. Работать! Хуже уже не будет… не должно быть».

— И кустиков нарубим, — сказал Аникей. — Заготовим побольше веток на утро, в палатке они за ночь немного подсохнут, а?

— Верно, верно, — встрепенулся дед.

Они быстро набрали ягод, заготовили топлива, наскоро попили чаю, и Аникей первым полез в палатку. Дед подошел к Орлику и воровато скормил ему три галеты.

Аникей не спал и был весь там, в Ольховке. Тогда в ночь, перед утром прощания, она встала с постели и подошла к окну, раздвинула шторы, чтобы узнать, идет ли дождь. Она так хотела, чтоб шел дождь, чтоб Аникей не уходил в это утро.

Дождя не было. Громадная луна висела в небе, и тяжелые облака плыли мимо нее. Лунный свет залил комнату. Он струился, обтекал тонкую темную фигурку, застывшую у окна, и Аникей был ослеплен луной, как солнцем.