Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек

— Огниво навеяло мне мысли и дало советы, — объяснил Ринтылин.

Вновь разгорелись светильники. Ринтылин медленно поднял голову, уставился неподвижном взглядом в угол и начал:

— Два полоза у нарты. Когда один сломается, никуда не уедешь, так же и два человека — основа семьи — муж и жена не могут жить друг без друга. Один умрет, умрет второй. Пусть так будет. Пусть разум у него помутится от страшной тоски и одиночества. Страшно, когда человек одинок. Акы-ка-ка! — передернулся всем телом Ринтылин. — А когда одиноким станет, пусть и его друзья — русилит — несчастным посчитают, потеряют в него веру. Как страшно будет!.. — Ринтылин умолк и сидел, покачиваясь, опустив голову.

Тихо стало в пологе. Молчал Пылёк, глубоко дышал Рэнто.

— Большой канаёлгин — морской бычок всегда проглатывает маленького. Ты — канаёлгин, большой канаёлгин… Сильный, — повернулся к Пылёку Ринтылин. — Лето теплое скоро будет. Оленю тяжело в тундре. Ох, как тяжело! К морю его тянет, к спокойствию. Сблизятся стада. Будут два стада рядом, и большое проглотит маленькое, как канаёлгин глотает маленького бычка. Ха-ха! — со злорадством рассмеялся Ринтылин. — И тогда вернется к тебе Етыкай послушным, как теленок!

Пылёк понял. Ведь верно, летом третье стадо, совсем рядом со стадом Аннелё. Смешать… Переставить свою метку на оленей Аннелё… Попробуй потом разберись… Верно советует Ринтылин. Верно!

— Гок! Устал! — выдохнул Ринтылин.

…В открытую дверь лавки заглянуло утреннее солнце и осветило прилавок. Большая куча белых пушистых шкурок засеребрилась, словно только что выпавший снег. Антымавле брал каждую шкурку, подкидывал на руках, встряхивал во всю длину, потом нежно проводил рукой по меху и внимательно разглядывал его.

— Первый сорт, — вслух произносил он, привязывал фанерную бирку, и вешал шкурку в прохладном углу лавки.

В тетради, лежавшей тут же на прилавке, он химическим карандашом сделал запись. На чистом листе в левом углу стояла дата: «25/IV–35», ниже один под другим нарисованы три изображения зверей. Против каждой фигурки он ставил римские цифры I, II, III, что означало сортность.

Антымавле перебрал все шкурки и только две отложил в сторону. В записи получилось больше римских цифр I.

— Имлинэ, — негромко окликнул он.

— Гой! — откликнулась та и тихо показалась в дверях чоттагина.

— Два убиты винтовками, дырки в шкурках есть. Зашить надо.

— Сейчас, — просто сказала она.

Золотые руки были у Имлинэ. Она могла так тонко и незаметно стянуть дырочку на шкурке, что после невозможно было найти изъян. А часто Имлинэ не только зашивала дыры в шкурках, но и счищала лишний жир с мездры и даже иногда поправляла Антымавле, говоря, что, пожалуй, этот песец лучше того и нужно повесить его в кучку, где висят самые лучшие шкурки. Антымавле снова внимательно просматривал шкурку и соглашался с женой. И всегда пушнина, собранная Антымавле, отличалась чистотой и аккуратностью и получала самую лучшую оценку в факториях.

— Это работа Имлинэ, моей жены, — с гордостью говорил он приемщику. — Она даже жир с меха снимать умеет.

Антымавле гордился своей женой, но никогда не высказывал своего восхищения ей вслух: так уж принято у северных людей. Только один раз за все время он повысил голос на жену, упрекнув ее за сплетни. Но Имлинэ, как и все женщины, любила посудачить — ведь без этого жить было бы скучно.

— Рай-рай, Тымнекели проснулась, — оторвал ее от дела. Антымавле.

— Кончила я, — Имлинэ положила на прилавок шкурку и скрылась в чоттагине.

Закончив дела в лавке, Антымавле вышел на улицу. Долго стоял, вглядываясь в морскую даль. Солнце уже поднялось высоко, было тепло, снег слегка подтаял и стал мягким.

Конец апреля, а кругом еще снег и снег. Только чуть-чуть почернели бугорки холмов да на вершинах торосов повисли сосульки. Весна выдалась поздняя. «Пусть постоит хорошая погода. Рождающимся в тундре хорошо будет», — пожелал Антымавле удачи чаучу.

В Инрылине было тихо. Мужчины в море пропадают, нерпу на льду бьют. Только один Эттытегин собрался рано утром и на шести собаках поехал куда-то по косе в сторону Нешкана.

— Йыккайым! — вздохнул Антымавле. Его тоже тянуло в море. Человека, родившегося охотником, всегда тянет в море, на свободу. «Ладно, чаю попью и тоже в море», — решил Антымавле.

— Атэй! — потянулась к нему Тымнекели. — Смотри! — И показала маленькую куколку, сшитую из обрезков шкур. — Кыгите, моя. Моя девочка. — Тымнекели забралась на колени Антымавле.

Антымавле отодвинул косичку девочки, щекотавшую щеку, и прижался к нежному телу дочери. Тымнекели была совсем как мать. Косы еще, правда, не такие, как у Имлинэ, — они пока еще тоненькие и непокорные, торчат, как палочки, в разные стороны. Но на пухлых щечках такие же ямочки, как у матери. И одевает свою дочь Имлинэ по-новому: яркое, красное платьице, чулочки детские, голубые ленточки в косичках. И кажется отцу с матерью, что их дочь самая красивая в Инрылине. Действительно, девочка всегда ходила нарядной и аккуратно одетой.

Имлинэ поставила столик на коротких ножках, чашки с блюдцами, положила сахар.

— Вай-вай! На! — поднес дочери кусочек сахару Антымавле.

Тымнекели что-то лепетала, грызла сахар и все время наряжала лоскутками свою куклу.

Антымавле сидел, не двигаясь, чтобы не потревожить так удобно устроившуюся на ногах дочь.

— Мэй, на улицу надо, — пощекотал он ее под мышками. — Сходи, посмотри, что сделал Укуми.

— Кто Укуми? — спросила Тымнекели, продолжая наряжать куколку. — Ты всегда говоришь: Укуми, Укуми. Я не знаю Укуми. — обиделась девочка.

— Ну, что ж, слушай.

Давно-давно в темноте люди жили. Не было месяца, не было солнца, ничего не было. Ощупью жили, — Антымавле зажмурил глаза и вытянул руки. — И жил тогда в Увэлене сиротка с бабушкой. Маленький он был, чуть больше тебя. И вот однажды вышел он в темноте на улицу. Пошел в тундру к большой снежной горе. Долго шел. И вдруг увидел яркий огонечек. Подходит ближе, огонечек больше становится, ярче светится. Забрался на гору, а там большое подземное жилище — клегран. Свет оттуда идет. Вход в клегран из-под земли. Когда люди заходят, то, как нерпа, выныривают из норы. Высунулся сиротка, посмотрел снизу вверх. А там мячище большой висит, огромный мячище, а рядом маленький. Старушка в жилище сидит, и девочка по жилищу ходит, маленькая девочка, как ты…

Имлинэ не раз слышала эту сказку, но все равно, позабыв о всех делах, застыла на корточках и слушала не двигаясь. Очень уж хорошо рассказывал Антымавле.

— Сказал про себя сиротка девочке: «Вот тот мячик выпроси. Выпроси мячик!»

Повиновалась девочка:

— Мячик дайте. Пока играть буду!

Старушка встала, маленький мячик отвязала, дала. Опять мысленно сказал Укуми: «Ах, вон тот, большой выпроси!» Бросила девочка маленький мячик.