Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

Современникам Ерофеева и его Венички для изучения географии Нью-Йорка необязательно было ехать в этот город – маршруты передвижения по Нью-Йорку можно без особого труда отыскать в советской литературе и прессе, например у Маяковского:

«Запутаться в Нью-Йорке трудней, чем в Туле. На север с юга идут авеню, на запад с востока – стриты. 5-я авеню делит город пополам на Вест и Ист. Вот и все. Я на 8-й улице, угол 5-й авеню, мне нужна 53-я, угол 2-й, значит пройди 45 кварталов и сверни направо, до угла 2-й» («Мое открытие Америки», 1925–1926).

У Ильфа и Петрова:

«Заблудиться в Нью-Йорке трудно, хотя многие улицы удивительно похожи друг на друга. Секрет прост. Улицы делятся на два вида: продольные – авеню и поперечные – стриты. Так распланирован остров Манхэттен. Параллельно друг другу идут Первая, Вторая и Третья авеню. Дальше, параллельно им – Лексингтон-авеню, Четвертая авеню, продолжение которой от Центрального вокзала носит название Парк-авеню (это улица богачей), Медисон-авеню, торговая красивая Пятая авеню, Шестая, Седьмая и так далее. Пятая авеню делит город на две части – Восток и Запад. Все эти авеню (а их немного) пересекают стриты, которых несколько сот. И если авеню имеют какие-то отличительные признаки (одни шире, другие уже, над Третьей и Седьмой проходит надземка, на Парк-авеню посредине разбит газон, на Пятой авеню высятся „Импайр-стейт-билдинг“ и „Радио-сити“), то стриты совсем уже схожи друг с другом и их едва ли может отличить по внешним признакам даже старый нью-йоркский житель» («Одноэтажная Америка», 1937).

У Пильняка:

«На Манхэттене десять авеню (авеню – это по-русски перевести – аллея!), идущих вдоль города, и без малого триста стрит (по-русски – улица), пересекающих город. На этих десяти аллеях четыре аллеи имеют вторые этажи, по которым ежеминутно мчат электрические поезда, мчат, сотрясая улицы и мозг, с воем и скрежетом. <���…> Нью-Йорк похож на Вавилон. Нью-Йорк – нечеловечески-грандиозный город, нечеловеческий, зловещий, поразительная конструкция. <���…> Если идти по улицам Нью-Йорка (идти или ехать в авто, по вторым этажам улиц, в собвеях), Нью-Йорк – ужасный город, ужаснейший в мире, безразлично, на Парк-авеню или на Баури» («О'кэй», 1932).

У Ильфа (без Петрова):

«Что-то сердце у меня болит в Нью-Йорке. Ем очень много, наверно, от этого. <���…> Рядом Пятая авеню и сейчас же Эмпайр-билдинг. К нему привыкнуть нельзя. Хожу вокруг него, хожу и что-то бормочу все время. <���…> Сейчас в Нью-Йорке красиво. <���…> Только весь день впечатление, что закат. Дома такие высокие, что солнечный свет только наверху. И с утра уже закат. Наверное, от этого мне грустно…» («Письма из Америки», 1935–1936).

У Виктора Некрасова:

«Манхэттен разбит на клеточки. Вдоль всего острова с севера на юг идут авеню (их четырнадцать, если не считать двух набережных), поперек, с востока на запад, под прямым углом к авеню двести двадцать улиц – „стрит“. (Наш отель находился на углу 7-й авеню и 31-й стрит)» («В Америке», 1962).

У корреспондента «Правды» Бориса Орехова:

«На Седьмой авеню, в соседнем с „Мэдисон-сквер-гарден“ доме расположилась городская контора управления труда штата Нью-Йорк. Мое появление там произвело настоящий переполох. <���…> На следующий день я поехал в Южный Бронкс, на 149-ю улицу. Здесь должно находиться одно из двадцати с лишним городских бюро, ведающих наймом на работу. У пересечения с Кортланд-авеню стоит нужный мне дом» (Правда. 1969. 2 июня).

И много еще у кого.

29.34C. 70. Я застывал посреди авеню, чтобы разрешить мысль: «В мире пропагандных фикций и рекламных вывертов…» —

Апелляция к поэтике поэта-путешественника Евтушенко, посетившего множество стран, в том числе Италию:

(«Римские сцены», 1965)

Мотив «разрешения мысли» – см. 39.9.

29.35 Я шел в Гарлем… —

Гарлем – бедный негритянский район Нью-Йорка, расположен на северо-востоке Манхэттена. Узнать о том, как попасть в Гарлем, можно было без труда из советских газет времен «Москвы – Петушков»: «Чтобы попасть в Колумбийский университет, надо сойти на остановке 125-я улица, Ленокс-авеню, в самом центре Гарлема» (Правда. 1968. 18 апреля).

Здесь опять пародируется традиционный для советской публицистики жанр путевых заметок, благодаря которым основная масса населения могла «пройтись» по улицам американских городов. Естественно, прогулки совершались идеологически надежными журналистами и, естественно, по районам бедноты, в том числе и негритянской. Так, в конце 1969 г. «Правда» опубликовала путевые заметки Бориса Стрельникова и Ильи Шатуновского, которые повторили в США маршрут путешествия Ильфа и Петрова. В частности, в этих заметках можно было прочитать:

«Мы шли по Холмстэд-стрит, одной из главных улиц негритянского района [Чикаго], и поражались нищете, запущенности, какой-то мрачной безысходности, которая давила на эти бедные кварталы. Рай остался за нашей спиной у подножия небоскребов. <���…> Чувство обреченности и тоски не отпускало нас до самого кинотеатра „Кэпитол“, где в этот день собрался митинг» (Правда. 1969. 20 октября).

29.36 Игрушки идеологов монополий… —

То есть пролетариат или, шире, все здравомыслящие граждане капиталистических стран. Критика американского общества русской интеллигенцией началась еще в дореволюционную эпоху. Горький, например, был недоволен положением человека в Америке:

«Это – город, это – Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные „скребницы неба“. Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые, тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей… Издали город кажется огромной челюстью, с неровными, черными зубами. Он дышит в небо тучами дыма и сопит, как обжора, страдающий ожирением. Войдя в него, чувствуешь, что ты попал в желудок из камня и железа, – в желудок, который проглотил несколько миллионов людей и растирает и переваривает их. Улица – скользкое, алчное горло, по нему куда-то вглубь плывут темные куски пищи города – живые люди. Везде – над головой, под ногами и рядом с тобой – живет, грохочет, торжествуя свои победы, железо. Вызванное к жизни силой Золота, одушевленное им, оно окружает человека своей паутиной, глушит его, сосет кровь и мозг, пожирает мускулы и нервы и растет, растет, опираясь на безмолвный камень, все шире раскидывая звенья своей цепи. <���…> Люди, маленькие, черные, суетливо бегут мимо монументов, и никто не бросит взгляда на лицо героя. Ихтиозавры капитала стерли из памяти людей значение творцов свободы» («В Америке», 1906).