Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

Сходная формулировка риторического вопроса есть у Гамсуна: «Вы когда-нибудь пили шампанское? Ну конечно же пили» («Мистерии», гл. 3).

15.14 …у этой оцепеневшей княгини или боярыни… —

На картине Крамского «Неутешное горе» изображена женщина, принадлежащая, судя по одежде и антуражу, к достаточно богатому сословию. Реалии картины закономерно относятся ко второй половине XIX в., то есть к тому времени, когда класс бояр стал уже достоянием (русской) истории – он прекратил свое существование в годы правления Петра I, на рубеже XVII–XVIII вв. Подобное «смутное» определение социального статуса героини картины совпадает с неразличением Веней архитектурных элементов домов – мансарды, мезонина, флигеля, антресолей, чердака («я все это путаю и разницы никакой не вижу») (см. 30.30).

Существительное же «княгиня» часто встречается в названиях классических русских портретов; например, в Третьяковской галерее хранятся картины А. Егорова «Портрет кн.[ягини] Е. И. Голицыной» (нач. XIX в.), С. Зарянко «Портрет светл. кн.[ягини] М. В. Воронцовой» (1851) и др. Отдельно отмечу названия и двух других классических образцов русской живописи XIX в.: «Княжна Тараканова» (1864) К. Флавицкого и «Боярыня Морозова» (1887) В. Сурикова. «Княжна Тараканова» отсылает к важной для «Москвы – Петушков» теме самозванства и борьбы за престол (4.24), а также к «хныканью женщины в феврале» (16.17). В «Боярыне Морозовой» есть мотив раскола, смежный «Хованщине» (25.22). Другие полотна Сурикова также обнаруживают связь с «Москвой – Петушками»: в частности, «Утро стрелецкой казни» (1881; Третьяковская галерея) (25.21) и «Покорение Сибири Ермаком» (1895; Русский музей), – в контексте замечания о том, что в Сибири живут одни только негры (29.23).

Упомянуть «Княжну Тараканову» и «Боярыню Морозову» следует еще и потому, что, помимо наличия в их названиях слов «княжна» (вариант «княгини») и «боярыня», здесь есть еще и совпадение «географическое»: оригиналы обоих полотен и «Неутешного горя» находятся в Третьяковской галерее в непосредственной близости друг от друга – в разделе «Русская живопись второй пол. XIX – нач. XX в.», что особенно примечательно в связи с практическим вопросом: «Вы видели „Неутешное горе“ Крамского?» (15.13).

А вот описание идентичных, трагических чувств и мыслей в аналогичной «Неутешному горю» ситуации другой княгини – из Льва Толстого:

«После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. <���…> Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении» («Война и мир», т. 3, ч. 2, гл. 10).

15.15C. 32. …если бы… какая-нибудь кошка уронила бы в ту минуту на пол что-нибудь такое – ну, фиал из севрского фарфора, – или, положим, разорвала бы в клочки какой-нибудь пеньюар немыслимой цены, – что ж она? стала бы суматошиться и плескать руками? Никогда бы не стала… —

Фиал – здесь: древний (как греческий, так и римский) сосуд для питья, низкий и с узким горлышком. Севрский фарфор – изделия из дорогостоящего фарфора, произведенного в городе Севр (Sevres) во Франции.

Здесь имитируется идея «вторжения» в живописное полотно, высказанная Достоевским, причем также по отношению к картине Крамского:

«У живописца Крамского есть картина под названием „Созерцатель“: изображен лес зимой, и в лесу, на дороге, в оборванном кафтанишке и лаптишках стоит один-одинешенек, в глубочайшем уединении забредший мужечонко, стоит и как бы задумался, но он не думает, а „что-то“ созерцает. Если б его толкнуть, он вздрогнул бы и посмотрел на вас точно проснувшись, но ничего не понимая. Правда, сейчас бы и очнулся, а спросили бы его, о чем он это стоял, то наверно бы ничего не припомнил. Но за то наверно бы затаил в себе впечатление, под которым находился во время созерцания» («Братья Карамазовы», ч. 1, кн. 3, гл. 6).

15.16 …у этой оцепеневшей княгини или боярыни… <���…> Скушна эта княгиня? – Она невозможно скушна и еще бы не была скушна! —

Своеобразная полемика с Сологубом, у которого боярыня чувства скуки не испытывала: «Не скучен боярыне терем, / И взор ее нежен и строг…» («Вдали, над затравленным зверем…», 1896).

15.17 Она легкомысленна? – В высшей степени легкомысленна! —

Так как данное обвинение в легкомыслии относится к женщине, которую постигло страшное горе – смерть близкого человека, то стоит вспомнить Достоевского:

«Это было глубокое и настоящее уже горе, по крайней мере на его [Степана Верховенского] глаза, его сердцу. <���…> А ведь настоящее, несомненное горе даже феноменально легкомысленного человека способно иногда сделать солидным и стойким, ну хоть на малое время; мало того, от истинного, настоящего горя даже дураки иногда умнели, тоже, разумеется, на время; это уж свойство такое горя» («Бесы», ч. 1, гл. 5 (VII).

И Розанова: «Настоящей серьезности человек достигает, только когда умирает. <���…> Неужели же вся жизнь легкомыслие? Вся» («Опавшие листья», короб 1-й).

15.18C. 33. Отчего я легковеснее всех идиотов… —

Аллюзия на заглавие романа Достоевского и одновременно предречение «текела» (Дан. 5: 25) (см. 45.4). Также в одном из псалмов Давида читаем: «Бог нам прибежище. Сыны человеческие только суета; сыны мужей – ложь; если положить их на весы, все они вместе легче пустоты» (Пс. 61: 9, 10).

15.19 Отчего я и дурак, и демон, и пустомеля разом? —

Совпадение в одном лице различных человеческих ипостасей, причем принципиально противоположных, – одна из традиционных в литературе парадигм, структурирующих образ центрального персонажа: Дон Кихот, например, одновременно идиот и отважный рыцарь, Родион Раскольников – убийца и Мессия и т. п. У Франсуа Вийона, поэта и уголовника разом, есть признание:

(«Баллада поэтического состязания в Блуа»)

У Льва Толстого была мечта: «Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы высказать текучесть человека, что он один и тот же – то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильное существо» (Дневник за 1889 г.).

Сочетание же демона еще с кем-нибудь встречается у Кузмина: