Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

20.11C. 44. Давайте лучше займитесь икотой, то есть исследованием пьяной икоты в ее математическом аспекте… —

Схожие объекты интереса встречаются у одного из персонажей Эренбурга: «Закончив танцы, я изучил щебет греков, плач турок, любовные вздохи арабов и даже странные звуки, напоминавшие икоту приезжих австрийцев. Постигнув все тайны веселья, я продал свои последние штаны, купил на них бутылку вина и, выпив ее до дна, принялся веселиться» («Тринадцать трубок», трубка 3-я).

20.12 …все это – не наше, все это нам навязали Петр Великий и Николай Кибальчич, а ведь наше призвание совсем не здесь, наше призвание совсем в другой стороне! В той самой стороне, куда я вас приведу, если вы не станете упираться. —

Петр Алексеевич I Великий (1672–1725) – пожалуй, самый популярный из русских царей, известный своими радикальными реформами во всех областях русской жизни, ориентированными на Западную Европу, а не на исконно русские традиции. Николай Кибальчич (1853–1881) – русский ученый-изобретатель и революционер; в науке разрабатывал теорию и практику полетов летательных аппаратов в космос; в революционной деятельности – боевик-террорист, член террористических организаций «Земля и воля» и «Народная воля», участвовал в подготовке покушения на царя Александра II 17 марта 1881 г., за что был казнен.

Здесь Веничка выступает в духе пророка-проводника, способного вывести читателей к собственно «русской идее». Николай Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма» писал в духе Венички:

«Раскол [русской церкви] нанес первый удар идее Москвы как Третьего Рима. Он означал неблагополучие русского мессианского сознания. Второй удар был нанесен реформой Петра Великого. <���…> Славянофилы видели в деле Петра измену исконным национальным русским основам, насилие и прорыв органического развития. <���…> Петр раскрыл для России пути западного просвещения и цивилизации. <���…> Западники были не правы потому, что они отрицали своеобразие русского народа и русской истории, держались упрощенных взглядов на прогресс просвещения и цивилизации, не видели никакой миссии России, кроме необходимости догнать Запад. Они не видели того, что все же видели славянофилы – насилия над народной душой, произведенного Петром. И народ ответил на это насилие созданием легенды о Петре как антихристе. Приемы Петра были совершенно большевистские. Он хотел уничтожить старую московскую Россию, вырвать с корнем те чувства, которые лежали в основе ее жизни. И для этой цели он не остановился перед казнью собственного сына, приверженца старины. Приемы Петра относительно церкви и старой религиозности очень напоминают приемы большевизма. <���…> Петр высмеивал религиозные чувства, устраивал всешутейший собор с шутовским патриархом. Это очень напоминает антирелигиозные манифестации безбожников в советской России. <���…> Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации. <���…> Большевизм воспользовался всем для своего торжества. <���…> Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и Царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий, но также к проявлению грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России. Он воспользовался историческим расколом между народом и культурным слоем, народным недоверием к интеллигенции и с легкостью разгромил интеллигенцию, ему не подчинившуюся. Он впитал в себя и русское интеллигентское сектантство, и русское народничество, преобразив их согласно требованиям новой эпохи. Он соответствовал отсутствию в русском народе римских понятий о собственности и буржуазных добродетелях, соответствовал русскому коллективизму, имевшему религиозные корни. <���…> Он также начал насильственно насаждать сверху новую цивилизацию, как это в свое время делал Петр».

Критиковал Петра и наследник Ленина. В мемуарах Константина Симонова сохранились воспоминания о встрече Сталина с советскими писателями:

«– А вот есть такая тема, которая очень важна, – сказал Сталин, – которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, – сказал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, – у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как трудно было дышать, как трудно было работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами, – усмехнулся и стал серьезным» («Глазами человека моего поколения: Размышления о И. В. Сталине»).

В поэзии все это звучало прямее и короче, например у Саши Черного: «Петр Великий, Петр Великий! / Ты один виновней всех» («Желтый дом», 1908).

А вот о призвании в контексте «иностранщины» в России писал В. Розанов:

«Под немцами нам будет лучше. Немцы наведут у нас порядок <���…> Мы же овладеем их душою так преданно и горячо, как душою Вигеля, Даля, Ветенека (Востоков) и Гильфердинга. <���…> Покорение России Германиею будет на самом деле, и внутренно и духовно, – покорение Германии Россиею. <���…> Мы научим их танцевать, музыканить и петь песни. Может быть, даже научим молиться. Они за это будут нам рыть руду, т. е. пойдут в каторгу, будут пахать землю <���…> И будут заниматься аптеками, чем и до сих пор ни один русский не занимался. „Не призвание“. <���…> Мы дадим им пророков, попытаемся дать им понятие о святости, – что едва ли мыслимо. Но хоть попытаемся. Выучим говорить, петь песни и сказывать сказки. В тайне вещей мы будем их господами, а они нашими нянюшками, любящими и послушными нам. Они нам будут служить. Матерьяльно служить. А мы будем их духовно воспитывать. Ибо нигилизм наш тогда пройдет. Нигилизм есть отчаяние человека о неспособности делать дело, к какому он вовсе не призван. Мы, как евреи, призваны к идеям и чувствам, молитве и музыке, но не к господству» («Апокалипсис нашего времени» («Немножко и радости»), 1918).