Владилен Леонтьев - Пора охоты на моржей

Смущенный и покрасневший до ушей, Владик встал и нерешительно подал руку депутату Верховного Совета СССР, председателю Чукотского окрисполкома.

— Он правильно сделал мне замечание, — обратился Тевлянто к своему спутнику. — Чукча никогда не наступит на сетку, растянутую для просушки. — И сказал Владику: — Уж извини меня. Заходи в гости, вон мой дом. Заходи обязательно, поговорим по-чукотски, чайку попьем.

Владик обещал, но зайти постеснялся.

Однажды «Четверка», катер, на котором работал Владик, стояла в Анадыре на рейде у самого берега. Владик видел, как подошла небольшая байдара с канчаланскими чукчами. Они вытащили ее. Их тут же окружили русские. Оказалось, что чукчи привезли на продажу белую рыбу: нельму, чира. Красная — кета и горбуша — сильно приедалась за лето, поэтому желающих купить белую рыбу оказалось много. Они шумели, толпились и нахально лезли в байдару. Чукчи растерялись и никак не могли столковаться с покупателями. Владик видел их растерянность, сел в ялик, добрался до берега и помог незадачливым торговцам.

И довольные чукчи все время повторяли:

— Ка-а-ко-мей! Удивительно!

Потом они, вскипятив чай, тут же, на берегу, долго и дотошно расспрашивали Владика, кто он и откуда, где живет. И ему стало приятно и радостно. Он был похож на онемевшего человека, который через несколько лет вдруг вновь обрел речь. И он говорил и говорил. Говорил свободно, легко и совсем не заикался. Чукчи, узнав, что у него есть своя упряжка неплохих собак, тут же дали ему кучу добротной юколы.

Как-то зимой, поздно вечером, когда Владик уже укладывался спать, пришел с работы возбужденный и радостный отец.

— Мать! Ты знаешь? — схватил он ее за плечо левой рукой, а правой култышкой прижал к себе. — Ты знаешь, правительство приняло постановление организовать промышленный комбинат в Увэлене, объединить всех косторезов и швей. Ты понимаешь, что это такое? Война, голод, разруха, а правительство думает о малых народностях Севера и хочет помочь им. Такое может сделать только наше, Советское правительство. Ура Сталину!

— Вячеслав… — хотела что-то сказать мать, не разделяя радости отца.

— Меня направляют в Увэлен, и я дал согласие.

— Но ты же обещал, что уедем на материк, — пыталась возразить мать. — Ты же решил!

— Дорогая, не могу я отказаться от такого дела. Вот организуем косторезов, наладим работу и поедем с тобой куда захочешь.

Матери от этого легче не стало: она сомневалась, что сможет уговорить отца уехать с Чукотки.

Она как во сне вспоминала 1938 год, когда их семьи выехала в отпуск и мужу предложили остаться в Москва Как бывшему партизану и чекисту, члену партии с 1920 года, ему помогли прописаться, приобрести дачу на станции Востряково по Киевской Железной дороге. Казалось бы, все хорошо — живи и работай в столице. Ребята ходили в школу. Владика из третьего класса перевели во второй, так как пришлось учиться на русском языке. Мать благоустраивала дачу и весной собиралась заняться огородом и садом. Но не прошло и полгода, как отец заявил:

— Мать, мне эта собственность ни к чему. Не могу. Тянет на Север. Да и ребята ноют, все спрашивают, когда мы вернемся домой. Домой, видишь? Чукотку домом считают.

— Смотри, как сам решишь, — тяжело вздохнула мать.

Ей казалось, что теперь все устроилось хорошо. Не надо мотаться по Северу, переезжать с места на место, каждый раз оставлять старые вещи и покупать новые, ютиться в холодных, промерзших лачугах. Никогда ей еще не приходилось жить в благоустроенной квартире. Муж мог добиться невозможного для кого угодно, но только не для себя.

Засыпая, Владик еще долго слышал, как жаловалась мать на свою судьбу, упрекала отца, что он снова затащил ее в такую глухомань. А утром Владику приснился Увэлен: летело много-много уток и он не успевал распутывать костяшки.

— Возьми меня с собой, — попросил он отца.

— Нет, сынок, кончай школу, а потом будет видно.

Отец уехал, и опять Владик остался с матерью. Брат был уже самостоятельным человеком и работал учителем в маленьком эвенском поселке у озера Краснено. Он страстно рвался на фронт, просился, в армию, но на учителей была бронь, их не хватало на Чукотке, и его не отпустили.

Весной, когда весь Анадырь лихорадочно готовился к гусиной охоте, пришла радостная весть: кончилась война и девятое мая объявлено Днем Победы. Прошли бурные митинги, всю ночь гремела музыка, неслись песни из квартир, общежитий. Все были радостны и возбуждены. И даже самые страстные охотники отложили дела и отметили День Победы.

Летом Владик снова ушел в плавание, но на этот раз не по реке, а в море. Еще весной он узнал от матери, что катер Чукотторга должен пойти в Увэлен за изделиями промкомбината. Он побывал у начальника плавбазы, и тот ему ответил, что не возражает назначить его на этот катер, если старшина «Четверки», где работал Владик, не будет против: все же команда сработалась и ее не хотелось бы обновлять.

Старшина долго упрямился и не хотел отпускать Владика.

— Но я же не сбегу от тебя, — упрашивал Владик. — Мне очень хочется побывать в Увэлене, повидать отца.

И старшина согласился. Приказом по плавбазе Владик был назначен матросом на «Двойку» и вписан в судовую роль. На плавбазе было принято называть катера не по названиям, а по номерам: «Двойка», «Тройка», «Четверка», «Пятерка». Первого, катера самого старшего по возрасту, не было, он затонул где-то на Туманской, но в память о нем нумерацию сохранили. «Двойка» и «Пятерка» были катера с большой осадкой, они совершали морские рейсы.

Старшина «Двойки» Иван Васильевич Добродеев считался одним из лучших и опытнейших судоводителей и пользовался непререкаемым авторитетом. Всю войну он проплавал без единой аварии. Как только начиналась навигация, он обосновывался на катере как дома и не покидал палубу до тех пор, пока его судно не вытаскивали на берег. Среднего роста, худощавый, с виду он казался угрюмым и сердитым. На его лице редко появлялась улыбка, говорил тихо, короткими и отрывистыми фразами, был нетерпим к беспорядку на катере и мрачнел, когда видел вещь, лежащую не на месте.

Его противоположностью был моторист Костя Секачев. Маленького роста, подвижный и бойкий, он всегда сыпал шутками и знал массу анекдотов. Старшина и моторист давно работали вместе, сдружились и дополняли друг друга. И Владик, третий член команды, быстро сошелся с ними.

Катер «Двойка» с плавными обводами, грудастый, с широкой и просторной палубой выглядел солидно в сравнении с другими. На нем стоял японский одноцилиндровый мощный дизель «Йокагама». Дизель давно устарел, но его не меняли, так как работал он бесперебойно и был нетребователен к солярке. Верно или нет, но на плавбазе рассказывали, как «Двойка» в сорок втором году пришла из залива Креста на моржовом жиру. Правда, вся надстройка на катере из белой стала черной, из выхлопной трубы летели клочья темной вязкой гари, а вся палуба покрылась липким жиром и по ней невозможно было пройти. Чтобы запустить двигатель, Косте Секачеву надо было затратить полтора-два часа. Сначала он добела грел специальными паяльными лампами шары у форсунок, затем брал ломик и проворачивал огромный и тяжелый маховик. Когда шары нагревались до нужной температуры, которую мог определить только сам моторист, он снова вставлял в паз маховика ломик и резко, сколько хватал сил, налегая всем телом, проворачивал его. Раздавался глухой сильный выхлоп, через полминуты — второй, через несколько секунд — третий, а потом все чаще и чаще. И теперь дизель мог работать не останавливаясь всю навигацию, следи только за горючим и маслом.