Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый

За цветастой занавеской на южной стороне комнаты была у них как бы спальня. Мать вбила один гвоздь в фанерную перегородку, другой маленький гвоздик в угол шкафа, протянула шнур и, распоров два старых своих платья, сшила эту веселую занавеску. Их кровати стояли по обе стороны от южного окна, прорубленного по просьбе матери райкомхозовскими плотниками во время ремонта дома.

Кровать Сергея приходилась на всю ширину печки. Холоднее в дому не стало, зато топки стали тратить меньше. За зиму обходились машиной торфа и телегой дров. Торф они покупали у шоферов, возивших его из Борщевки, с торфопредприятия в город, дорога была рядом с домом — и шоферы не ломались. С дровами было больше мороки. Их выписывали через лесничество. И то не всем и не всегда. И матери приходилось идти на поклон к Шурику Широбокову, громадному, вислорукому мужику, жившему через дом от них, за почтой. Шурик работал конюхом в лесничестве. Сергей видел, с какой неохотой всякий раз ходила мать к Шурику. Ему и самому не нравилось это, особенно после тех, двусмысленных слов, сказанных завалившимся к ним однажды хмельным Шуриком: «Ох, не расплатиться тебе со мной, соседка! Ни в жисть не расплатиться». Шурик норовил облапать мать, но она то и дело отводила его длинные руки. Приметив Сергея, Шурик порывался все сунуть ему рублевую бумажку, чтобы он сбегал в чайную, купил себе конфет. Мать сказала, что конфеты им не нужны, да и Сергей и сам бы ни за что не побежал. Как бы ни было, а без дров они не остались. И, лежа вечером возле печной стены, он ощущал ее ровное тепло. Сергей упрашивал мать поменяться с ним местами, но она и слушать не хотела. Между их кроватями стояла самодельная скамейка, сколоченная Сергеем, на ней, в большом горшке, — цветок с мощным стеблем, широкими, в серую крапинку, листьями, выбрасывающий ближе к весне, к теплу ярко-красные колокольчики с топорщащимися усиками внутри. Точного названия этого цветка, вызывавшего постоянное удивление у редких гостей, не знали. Мать шутливо поясняла, что цветок этот зовется мужское сердце или свиное ухо. Тоже сравнили!

Сергей, увлекшись самолетом, забыл о времени и спохватился, когда в сенях послышались торопливые шаги матери, быстрой на ногу, бегавшей в магазин, «на добыч», как говорила она.

Сергей нехотя спрятал за шкаф самолет, вновь раскрыл задачник по геометрии. Но вместо того чтобы глядеть в него, уставился в окно, за которым в стягивающихся сумерках чутко прядала длинными свисающими ветвями высокая береза, посаженная им, первоклашкой.

Она выросла в большое дерево, поднявшись почти до телефонных проводов. Ребята-связисты из соседнего ЛТУ говорили, что березу придется срубить, но ни у матери, ни у Сергея не поднялась рука. Сошлись на том, что те же ребята-элтеушники, ловко лазавшие в своих стальных «кошках» по телефонным столбам, обрезали самую малость верхушки.

— Ну, как тут, мужичок? — окликнула мать из кухни. — А я вот халвы достала!

Мать со своей получки или пенсии за отца баловала его, покупая пряники — «жамки», как еще говорили у них, карамельки-«подушечки» или вот, как сегодня, халву.

— Ты чего же в потемках сидишь? — Мать включила свет. — Да и хватит уже. Уроки, поди, сделал?

Сергею не хотелось врать матери, и, встав из-за стола, он пробурчал в ответ что-то невнятное.

Раньше в их поселке была одна школа — деревянная, приземистая, словно амбар. Нынешней осенью к ней прибавилась новая — кирпичная, двухэтажная, с высокими потолками, с просторными гулкими коридорами, с большими окнами.

Новая школа встала на горе, на выгоне, куда прежде сгонялись козы со всего поселка, куда и Сергей гонял хворостиной двух строптивых коз — Лизку и Миньку, норовивших сунуть свои настырные морды в соседние огороды по проулку, схватить на бегу листья свеклы или еще какой зелени.

Прежний выгон стал теперь и школьной спортплощадкой с четырехсотметровой беговой дорожкой, гимнастической лестницей и бревном, ямой для прыжков, волейбольной и баскетбольной площадкой.

В новую школу, хотя она и стояла на отшибе, на окраине поселка, не примкнув ни к какому порядку, ходить было радостно. Здание школы было одним из немногих двухэтажных и, пожалуй, самым красивым в их поселке. Сергей с легким сердцем простился со старой школой. Не было в его душе ни капельки жалости и грусти, хотя проучился он в той школе семь полных лет. Да и чего было жалеть? Низкий душный класс с запахами подполья, где тетя Фрося, школьная уборщица, хранила картошку с капустой, узкая тесная парта, в которую забираешься словно в люк танка, колченогая вешалка за последней партой.

Новую школу, куда перешли они на зависть мелюзге, оставшейся в прежней школе, и сравнивать-то нельзя было со старой. Они были словно богатый и бедный родственники. В новой школе все было иное. Начиная с запахов — сладких, острых, которые всегда сопутствуют новоселью. Все блестело, выглядело красивым, нарядным: и просторные парты с тесно поддающимися крышками, и полы, и стены, и рамы, и широкая, из большого коричневого куска линолеума, школьная доска.

В новой школе встретили и новые слова: гардероб, вестибюль, буфет, химическая лаборатория, физический кабинет. И радостно щеголяли ими в разговорах. Весело обживали новую школу — без удержу, пока не одернет кто-либо из учителей, носились взад-вперед по длинным коридорам, обжигали руки о деревянные перила школьной лестницы, съезжая на животе со второго этажа.

Прекрасной была их новая школа. Решительно все нравилось в ней Сергею. И новые учителя, приехавшие в поселок с открытием школы, и новые ученики, которых в восьмом «А» было больше половины, в основном сельские ребята — из Лебедки, Богдановки, Талызина, Тулупова, Ледна, Себякина, Сотникова — больших и малых, близких и дальних деревень, где не было своих десятилеток.

Сергей не успел познакомиться как следует с этими ребятами. Учились они вместе всего две недели. К тому же после занятий сельские ребята спешили домой. Он жадно наблюдал за тем, как они, выскочив из школы, торопливо разбирали свои велосипеды, прислоненные к школьному забору, и, побросав на багажники сумки, пулей проносились мимо. Как жгуче блестели на солнце обода и спицы их легкокрылых, блестящих свежей заводской краской, пензенских, московских и харьковских великов. Как звонко высвистывали по асфальту их шины.

Сергей остро завидовал в эту минуту им, обладателям прекрасных летучих машин. Как много бы отдал он, чтобы иметь вот такой же велосипед. Из его прежних друзей ни у кого велосипеда не было. Это обстоятельство и толкнуло его на знакомство с новым учеником их восьмого «А», Валеркой Малаховым из Ледна — большегубым, конопатым парнем. С разрешения Малахова Сергей на большой перемене вскакивал в седло и в те минуты, пока ребята толкались в буфете за пончиками и кофе, стремительно пролетал по переулку и выскакивал на шоссе. Он даже успевал проскочить изрядно по трассе, до самой чайной, до поворота на вокзал и взмокший, возбужденный, с учащенно бьющимся сердцем возвращался в класс, как заправский гонщик, намеренно не снимая защепку с брючины, радостный, сияющий.