Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый

— Курсант Родин, выйти из строя! — как можно строже приказал капитан.

Алексей ждал этого приказа, и все же все в нем напряглось, слова командира роты отдались горячим гулом в висках. Его охватило чувство стыда. Молчание плотного строя за спиной усиливало ощущение вины перед этими ребятами, перед командиром, который прежде не скрывал своей симпатии к нему.

— Рота, слушай меня! За грубейшее нарушение воинской дисциплины лишаю курсанта Родина увольнения в город на месяц. Становитесь в строй!

Все верно, подумал Алексей, занимая свое место, к чему шел, того и заслужил. Но все же, пожалуй, капитан хватил через край. Капитан даже представить себе не может, что значит для него месяц. Целый месяц! Он вспомнил свое объяснение с Васютиным накануне. Быть может, не стоило запираться, следовало признаться начистоту, что его заставляло как угорелого мотаться на вокзал. Но понял бы его капитан? Не расценил бы все это как сентиментальную блажь?

— Здорово, однако, старый, тебя припечатали! — Якушев сочувственно положил ладонь на его плечо. — Ей-богу, не ожидал от капитана такого.

— Капитан тут ни при чем, — нехотя возразил Родин.

Чего он не любил, так это сочувствия. Но, на счастье, Якушев шел молча, верно уловив его настроение.

— А я тут о свиданке одной договорился, — вспомнил Якушев, видимо, затем, чтобы как-то отвлечь, расшевелить Алексея. — Двое девах — Валя и Галя. Может, видел в военторге, на первом этаже в галантерее справа. Девчата приличные. И самое главное, с хатой. Видимо, придется отложить до лучших времен.

— Отчего же? — тотчас отозвался Родин, желая подыграть товарищу. — Рвану еще раз в самоволку. Надеюсь, игра стоит свеч?!

— Шутишь, — взводный недоверчиво покосился на Родина, — у капитана такие штучки не проходят.

— Все одно, семь бед — один ответ, — сказал Родин.

В него словно вселился бес, который неудержимо тянул за собой, а он не в силах был ему сопротивляться.

— Ты мне сегодня определенно нравишься, — признался Якушев. — Уверен, в скором времени мы повторим прежние экспромты. Наведем маленький шлёндер на пыльных улицах древнего города. А?

Может, и прав Якушев, подумал Родин, надо жить вот так легко, свободно, не слишком утруждая себя излишними тревогами и волнениями? Довольствуясь тем, что приносит день. Много ли проку в его бесплодных мечтаниях? Даже доведись ему встретиться с Антониной, что бы это изменило в их отношениях? Она в одном городе, он в другом. Говорят, что расстояния проверяют крепость чувств. Но что им-то проверять? Они даже не могли толком ничего узнать друг о друге. Нет, он определенно забил себе голову чепухой, и пока не поздно, нужно освободиться от нее.

— Девчонки, говоришь, хорошие? — уточнил Родин.

— Отличные! — восхищенно ответил Якушев.

— Ну и прекрасно, — сказал Родин; Он имел представление о девчонках из торговли. Должно быть, еще те фифочки! В импортной косметике, наверняка считают себя на голову выше других девчат. А быть может, и не такие! Какие-нибудь две простушки-веселушки. Одним словом, все станет ясно при встрече. Он имел твердое намерение познакомиться с ними. Якушев, конечно же, глубоко ошибается, если готовит его на роль запасного игрока. Он намерен играть самостоятельно.

Родин, подбадривал себя, убеждая, что ничего страшного в его жизни не произошло. Подумаешь, велика беда — месяц без увольнений. Была бы у него девчонка в городе или какие иные интересы, а то ведь все равно баклуши бьешь, — теперь же эти часы с большей пользой можно провести в училище за книжками, которые планировал прочитать, но которые за нехваткой времени все откладывал на потом.

Якушев насвистывал какую-то веселую мелодию. Алексей попытался подладиться-под него, вывести этот незатейливый мотив, но не сумел. Ерунда какая-то, решил он, нащупывая в кармане пачку «Шипки».

— Угости!

Якушев, по обыкновению, своих сигарет, не имел и всегда «стрелял». Правда и то, что он не был заядлым курильщиком, желание подымить появлялось у него временами.

Спрятавшись от резкого мартовского ветра, Родин прикурил.

— У, черт, погасла, — ругнулся Якушев, ткнувшись сигаретой в сложенные лодочкой ладони товарища.

В вечернем небе прошелестел быстрый металлический звук, прокатилась к горизонту яркая малиновая точка.

— Скоро полеты, — радостно выдохнул Якушев, провожая перехватчика.

Расставив широко ноги, он по-хозяйски окинул небо.

— Скорее бы, — отозвался Родин, глядя туда же, в заречную сторону, где катил свой призывный клич ночной самолет.

Антонине нравился город, в котором она жила, его нешумные улицы, разделенные ровными рядами пирамидальных тополей. Она любила свой город, с любой улицы которого были видны горы. Далекие эти горы всегда манили, звали к себе.

Она любила смотреть на розовеющие в закатных лучах снежные вершины. Они, казалось, были чужды человеческим скорбям и печалям, верилось, что там, на этих далеких вершинах, царит вечное счастье и мир…

Горы были хороши в любое время года, но особенно весной, когда на лугах, у подножия хребтов появлялись тюльпаны — пожалуй, самые трепетные и нежные из цветов.

Женька, напарница, по обыкновению ходила за тюльпанами на базар. В эту пору, бедную на овощи и фрукты, базарные ряды были сплошь уставлены корзинами, кошелками, ведрами с тюльпанами.

Антонина была равнодушна к базарным цветам. Помеченные ценой, они словно бы теряли свою изначальную тайну, прелесть, становясь обычным расхожим товаром. Антонина любила собирать цветы сама, отправляясь за ними в самую рань, когда на придорожной траве еще лежала густая роса.

Но и собранные в букет, поставленные затем в банку с водой, они, несмотря на свою яркость, в сущности становились мертвыми цветами. Своей же настоящей жизнью цветы жили лишь в родной стихии, среди этой травы, каменьев, корешков, былок.

Нынешняя весна набирала свой ход неторопливо. Мартовские ночи были довольно холодны, днем солнце выглядывало редко. Оно с трудом пробивалось сквозь туман, плотно окутавший горы, не успевая как следует прогреть воздух. Обычно в конце марта весна уже чувствовалась вовсю, сейчас, она лишь намечалась.

Антонина жадно вглядывалась в приметы наступающей весны: острые клинышки молодой травы, пробившейся между старыми бурыми кустами прошлогоднего будылья, набухшие тополиные почки, медово-клейкие, источающие тонкий горчащий запах. Все это будоражило, рождало беспричинную радость. Шаг ее был легким, быстрым. Закончив работу, она шла домой, в сознательно избирая дальнюю дорогу, те переулки, в которых давно уже не была.

Близкие к станции, к железной дороге, переулки эти, заставленные неказистыми домами и домишками, и названия-то имели специфичные: Путейский, Мазутный, Водозаборный. И жил в них люд, связанный с дорожной службой, транспортом. Железнодорожная интеллигенция, люди средних лет и молодые, как правило, занимали ведомственные кирпичные и панельные дома по Железнодорожному. В переулках, в домиках, когда-то построенных своими руками, доживали свои дни старые путейцы, основатели рабочих династий, орденоносцы, стахановцы первых пятилеток, герои трудового фронта, пришедшие на транспорт в двадцатые — тридцатые годы и раньше.