Николай Иванов - Разговор с незнакомкой

Из амбара послышался предупредительный свист: там тоже заметили.

Не доходя до мельницы, немцы повернули по тропе к берегу Днестра.

— Н-да… об отходе пока нечего и думать, — Джавахишвили, поставив автомат на предохранитель, отложил его в сторону.

Едва успел он договорить, как утреннюю туманную дымку рвануло огнем. Снаряд, кромсая на части устоявшуюся тишину, разорвался где-то у берега, шарахнув во все стороны приглушенным раскатистым эхом. С того берега ответили дружно, как сыгравшийся оркестр, на едином дыхании. Шквальный артиллерийский и минометный огонь взбудоражил землю на этом берегу, круша кустарник и валя молодые деревья, двинулся дальше вдоль позиций противника, выщупывая, стараясь выжечь не только траншеи и блиндажи, но вообще все живое. Началась артиллерийская дуэль.

Джавахишвили не мог вспомнить потом, как оказался на чердаке.

— Джигиты! Ну и НП у нас — в жизни не знал такого!

Григораш и Кирсанов стали карабкаться на его клич.

— Запоминайте все! — восторженно призывал сержант, выглядывая из-за стропил. — Видите пушечки? А сетка над траншеями? За тополями — минометы!

— А слева от тополей, где мазанки, — пулеметные гнезда, — заметил Григораш.

— Молодец, генацвале! — похвалил сержант.

— Эх, скорректировать бы сейчас огонек наш, — вздохнул Кирсанов.

— Ничего. Вернемся, скорректируем, — уверенно сказал Джавахишвили. — Туго им придется…

Через два часа канонада утихла, и Джавахишвили приказал всем спуститься вниз: поднялось солнце, и разведчики могли быть легко обнаружены.

День тянулся очень медленно. В районе мельницы до вечера так никто и не появился.

— Не опомнятся гады никак после артподготовки, — сказал Кирсанов.

— Пожевать у тебя нема, кум? — спросил Григораш.

Кирсанов развел руками:

— Не думали, что задержимся тут.

Джавахишвили вытряхнул из кармана несколько сухарей, сдул с них крошки табака:

— Зовите ребят.

Подошли Стрелков и Неверов.

— Вернемся… шашлык из тушенки сделаю, — пообещал Джавахишвили. — А пока — это…

Каждому досталось по небольшому сухарику.

— Там в амбаре мука, — сказал Неверов. — Только плесенью пахнет.

— Пробовал, что ли?

— Голод не тетка.

С наступлением темноты решили рассредоточиться: Джавахишвили и Стрелков спустились в подвал с крохотным оконцем, выходившим во двор. Кирсанов и Григораш спрятались в амбаре, за кулями с полусгнившей мукой, а Неверов затаился на противоположной стороне двора, в кустах, возле самого мельничного колеса.

Следующая ночь также не принесла ничего нового. Наутро, оставив Стрелкова наблюдать у одного из окон, разведчики собрались в амбаре.

— Ну и мамалыга! — возмутился Кирсанов, убирая со рта остатки мучной кашицы.

— А по мне — лучше, чем ничего, — Неверов, скатав на ладони кусочек мучного месива, отправил его в рог, Джавахишвили раздавил пальцами комок серой спрессовавшейся муки.

— Вот что, — сказал он, просыпая меж пальцев мучную пыль, — все равно днем возвращаться нельзя. Будем дежурить до ночи. Кирсанову сменить у мельничного колеса Неверова… я тоже перейду на этот пост. Остальные — по местам…

Шли вторые сутки засады. К вечеру небо затянуло тучами. Стало быстро темнеть.

Первым услышал шум Неверов, примостившийся за кулями с мукой, рядом с Григорашем.

— Слышишь?..

Звук был трескучий, металлический, будто кто-то во всю мочь раскручивал лебедку или колодезный ворот.

Григораш приник к расщелине в ветхой разбитой двери.

Немцы подошли близко. Их было двое. В сумерках хорошо можно было разглядеть, что шедший впереди нес в руках телефонный аппарат и окантованный железом чемодан. Второй, держа в руках тяжелую катушку, тянул за собой телефонный кабель. Катушка, разматываясь, верещала металлической ручкой, задевавшей за обод.

…Не доходя до мельницы нескольких десятков метров, немцы остановились. Один поставил к ногам оголившуюся катушку, кабель кончился. Второй тоже опустил свою ношу на землю. Закурили. О чем-то рассуждая, стали разглядывать мельницу. Несколько раз затянувшись дымом, тот, что тянул катушку, швырнул в бурьян горящую сигарету и пошагал с катушкой вдоль кабеля назад. Второй не торопясь докурил и нерешительно, с опаской, подошел к мельнице. У входа его что-то насторожило, он постоял с минуту, прислушиваясь, и, не оглядываясь, быстрым шагом пошел к ручью.

Выскочивший из куста Кирсанов в два прыжка настиг немца, да, видать, не рассчитал — удар приклада пришелся фашисту в бедро. Кирсанов же, поскользнувшись на ворохе мокрой гнилой соломы, упал на руки. Немец выхватил пистолет, но в тот же момент цепкие руки Джавахишвили мертвой хваткой сомкнулись на его шее сзади. Подоспевший Григораш выбил пистолет.

Через минуту немец был «упакован» в плащ-палатку.

К берегу разведчики вернулись тем же путем. К счастью, лодку никто не обнаружил. Когда ее опустили на воду, наверху, у мельницы, началась стрельба.

И вот наконец я увидел его — сутуловатый, крепкий и кряжистый, точно кедр-сибиряк. Волосы, все еще русые, заметно поредели, приоткрыв выпуклый, перечеркнутый суровыми морщинами лоб. Василий Малин. Один из самых результативных и удачливых разведчиков, как говорили о нем однополчане. И один из немногих, кому довелось пройти с дивизией с первого до последнего дня. От боевого крещения под Воронежем в июле 1942 года до жестоких боев в Чехословакии в мае 1945-го.

А он и на самом деле сибиряк, кемеровец. Гляжу на его крутые плечи. Да, такой, наверное, и медведя заваливал, и не одного «языка» приволок на этих плечах, не одного товарища спас.

Мы сидим в одном из номеров северного блока гостиницы «Россия». Из-за плеча моего собеседника видно через окно ярко высвеченные косыми вечерними лучами солнца маковки Василия Блаженного, бойницы уходящей вдоль гранитной набережной Кремлевской стены.

Я слушаю певучий, по-сибирски протяжный и чуть раскатистый голос.

— В конце апреля сорок четвертого немец особо ожесточился, — вспоминает он, слегка прищурившись. — То было на Западной Украине. Он пер на Коломыю и Черновцы, хотел обойти Городенку с юга. Думал разбить наши войска в междуречье Днестра и Прута. Наша дивизия аккурат там стояла, будучи в составе Тридцать восьмой армии. Атака за атакой, наши контратаки — и так до конца апреля. К первому мая выдыхаться фашист начал, атак поубавилось, а потом и вовсе затишье наступило. Разведка приметила тогда смену немецких частей, отводившихся на отдых, венгерскими. И когда наша Двести тридцать седьмая, непромокаемая, заняла оборону — чуть севернее Коломыи, оказалось, что часть обороны проходит прямо по лесу, причем противник тоже находится в лесу…