Павел Гельбак - ...И вся жизнь

Прощай. Будь что будет!

Позвонил начальнику милиции. Сказал, что интересуюсь Букиным. Начальник резонно заметил:

— Хулиганство поощрять не стоит, но в суть дела вникнем.

Вина Букина оказалась не столь большой, как ее попытался представить директор завода Чувалов. Больше виноват был Урюпин. Напоил рабочего, вместе с ним пошел в цех и там с пьяных глаз болтал черт знает что. Об Урюпине Чувалов написал в обком партии, а на Букина взвалил все, в чем был виноват Урюпин. Получилось густо. К тому же репутация Ивана Букина — подмочена. Был в плену, в лагерях.

Но, на счастье Букина, следователь ему попался добросовестный. Разобрался, что к чему, пришел к заключению, что привлекать рабочего к уголовной ответственности нет оснований. С его заключением согласился прокурор. Букин на свободе. И думаю, что мой звонок к начальнику милиции особой роли не сыграл.

А вот с Чуваловым действительно пришлось повозиться. Он уперся — незачем на завод возвращать хулигана.

— Удивляюсь, Павел Петрович, — сказал Чувалов, — как вы можете ходатайствовать за этого человека. Ведь он подвел редакцию!

— Урюпин — это еще не редакция. И нам не пристало вину журналиста перекладывать на другого человека.

Чувалов не слушал доводов. Пришлось обратиться в обком партии. Здесь не поскупились на упреки в адрес редакции, но Саратовский сумел убедить директора, что Букина нельзя отрывать от коллектива. При этом он прямо сказал, что Чувалову Букин пришелся не ко двору не потому, что он вместе с Урюпиным дебоширил в цехе, а потому, что этот рабочий больно ершист, когда видит недостатки, то не молчит о них.

Конфликт улажен. Но, боюсь, ненадолго. Чувалов остался недоволен.

И вот я снова в Москве. Чемодан оставил в камере хранения на Белорусском вокзале и помчался в «Красное знамя». Сейчас для меня это самый родной дом в столице. Поезд пришел рано. Редакционный день еще не начался. В лифте поднимался вместе с Семеном. После его традиционного приветствия: «Как живешь и как с этим бороться?» последовал добрый десяток вопросов. Судя по ним, в Москву доходят весьма преувеличенные сведения о жизни в освобожденных районах западных областей и республик. Положение, мол, хуже, чем на фронте — стреляют из каждой развалины, без сопровождающего автоматчика и нос на улицу не сунешь.

— Конечно, у нас сегодня труднее жить, чем в столице, — ответил я Семену, — порой кажется, что шагнул в прошлое, так сказать, откатился на много лет назад: индивидуальное сельское хозяйство, мелкие частные лавчонки. Случается, и стреляют. Классовая борьба есть классовая борьба! Вот и Олега, нашего корреспондента, ранили. Но уверяю тебя, что в Принеманске и других западных городах не так опасно, как вам здесь кажется.

Семен недоверчиво посмотрел на меня, хмыкнул.

— Трудностей — хоть вагон грузи, — продолжал я рассказывать, — электричество не всегда бывает, вода — тоже. В редакции нет дров — холодина. Людей мало. Порекомендовал бы кого-нибудь.

— А знаешь, Пашенька, я бы и сам поехал. Для журналиста ведь это не край, а золотая жила!

— Тебя бы, Семен, взял с превеликой радостью. Главный не отпустит.

— Главный-то может и отпустит, но жена…

Я взялся за телефонную трубку. Надо доложить в ЦК о прибытии. В мембране заглушенный голос Степана Беркутова:

— Вас слушают.

— Докладывает редактор «Зари Немана» Ткаченко, прибыл в Москву для получения ордена.

— Заместитель редактора, — поправил Беркутов.

— Вы не в курсе дела. Решение бюро обкома партии состоялось несколько месяцев назад.

— Через час жду вас в ЦК. Пропуск будет заказан.

Всю дорогу до ЦК я думал о тоне, каким Беркутов произнес «заместитель редактора». Надо было, очевидно, назваться и. о. редактора. Но почему исполняющий обязанности? Уже первый номер я подписал просто «редактор». Для этого были основания: решение бюро обкома состоялось. Тогда же послали документы в Москву. Претензий ко мне никаких не предъявили.

В кабинете Степан Беркутов был не один. Пожимая мне руку, он кивнул головой в сторону своего собеседника — высокого лысеющего человека с длинной шеей.

— Знакомьтесь, это ваш редактор, товарищ Крутковский Иван Кузьмич.

— Но мне казалось…

— Понимаю, — Беркутов даже соизволил взглянуть на меня сочувственно, — документы из области на вас пришли позже, чем мы дали проект решения о новом редакторе. Секретарь ЦК уже подписал.

— Тогда, быть может, вы меня освободите.

— Об этом мы подумаем сами. Кстати, вам, наверное, будет интересно узнать, что ваш заместитель Урюпин погиб.

— Как погиб? — вскочил я со стула.

— В пьяном виде попал под трамвай.

— Какой ужас!

— Ужас в другом, товарищ Ткаченко, как могли вы пьяницу и дебошира назначить заместителем редактора?

Сейчас, когда я узнал о трагической смерти Виктора Антоновича, мне не хотелось говорить о нем дурно. Человека уже нет в живых. Осталось только его последнее письмо, как исповедь. И ничего тут изменить нельзя.

Истолковав мое молчание, как смирение, Беркутов продолжал атаку:

— Что это за приказы вы пишете: «Уволить за проявленную трусость».

— Так он же трус.

— Поймите. Такой статьи нет в кодексе законов о труде. У нас на работу принимаются не за геройство… Даже трус имеет право на труд.

— Но не в редакции, — отпарировал я. — Нам трусы не нужны.

— Если в Принеманске избыток кадров, мы можем лишних отозвать. Журналисты всюду нужны.

— Нужны журналисты, а не трусы и шкурники. Рындина уволили правильно. Восстанавливать не собираюсь. А люди редакции нужны, очень нужны опытные, знающие журналисты.

— Здесь товарищи рекомендуют нам в редакцию одного знающего работника, — впервые разжал тонкие губы мой новый начальник, — познакомьтесь с ним. Запишите телефон, договоритесь о встрече. Я этого товарища хорошо знаю.

— Тогда какой смысл мне с ним разговаривать? Вы же редактор?

— Не помешает и ваш разговор, — на меня издалека смотрели глубоко запавшие глаза Крутковского. — Товарищ интересуется, какие условия работы в Принеманске.

— Курорт, Сочи. Тишина, спокойствие. На днях корреспондента нашего ранили. Но он-то как раз поехал вместо струсившего Рындина.

Беркутов поднялся из-за стола, подчеркивая, что встреча закончена: — Партия вам доверяет важный участок. В интересах партии, чтобы вы работали дружно и согласованно, — возле двери он похлопал меня по плечу, с наигранной радостью сказал: — Поздравляю вас с высокой правительственной наградой, — обращаясь к Крутковскому, добавил: — Павла Петровича орденом «Знак Почета» наградили.

В коридоре я спросил у моего нового начальника, когда он думает выехать в Принеманск. Редактор ответил неопределенно. Больше ни он, ни я вопросов не задавали. Шагали молча по длинным ковровым дорожкам, ведущим из коридора в коридор. Вдруг впереди я увидел знакомую фигуру главного редактора «Красного знамени».