Павел Гельбак - ...И вся жизнь

— Не самоотвод, а отвод, — резюмировал Крутковский. — Предлагаю отвести из списков для тайного голосования кандидатуру Ткаченко как человека, утерявшего политическую бдительность.

Выступил Платов и дал справку о состоявшемся партбюро и принятом решении. Потом я снова попросил слова и сказал, что снимаю «самоотвод», пусть голосуют за предложение редактора. Коммунисты решили оставить в списках для тайного голосования и меня, и Крутковского.

…Председатель счетной комиссии Задорожный распахивает дверь:

— Прошу заходить. Собрание продолжает свою работу.

Читают протоколы счетной комиссии. Подведены итоги голосования. Большинством голосов в состав партбюро избраны Самсонов, Криницкий, Маркевич, Платов и я. Забаллотированным оказался Крутковский. Причем против него из 18 коммунистов голосовали «за» только три человека. Редактор явно сник. Он сидит, низко опустив голову и, как мне кажется, стыдится смотреть в глаза товарищам. После такого провала, если у него есть совесть, следует подавать в отставку. Посмотрим, хватит ли для этого мужества у Крутковского.

Каждый по-своему представлял ночь перед Победой. Мне она всегда виделась в сиянии прожекторов, багряно-синей, звенящей оркестрами и звучными песнями. Сегодня она пришла в свисте и реве эфира. В стрельбе из всех видов оружия по черному шатру, нависшему над городом. Второй день ни в редакции, ни дома ни на минуту не выключали репродукторов.

Мы готовили все новые материалы для номера Победы. Накануне майских праздников Крутковский укатил на Волгу.

— За семьей, — сказал он, прощаясь.

Я знал, что он лжет. Никакой семьи он в Принеманск не привезет. После памятного собрания, не добившись на месте санкций против меня, он поехал «капать» в Москву. Где-то ему уже удалось нажать на нужную педаль. В обкоме товарищи предупредили, что на днях Москва интересовалась мной.

Все эти, обычно не дающие покоя мысли, молниеносно улетучиваются, когда ночную тишину оглушает торжественный голос московского диктора Левитана.

«Подписание акта о безоговорочной капитуляции германских сил», — вещает радио. Вскочила с постели Тамара, прижала к груди сына:

— Свершилось!

Звонок. Даже телефон звонит как-то по-особенному радостно. Снимаю трубку и сразу ору:

— Поздравляю!

— Дождались! — слышу голос Самсонова.

— Пошли в типографию, Сергей.

— Жду у универмага.

Ночной город не похож на себя. То в одном, то в другом окне вспыхивает яркий свет. Победа! Люди не хотят больше зашторивать окна. На Береговой улице останавливает патруль. У солдат в руках прижатые к автоматам ветки цветущей яблони.

— Документы.

Протягиваю удостоверение личности. Лейтенант освещает название газеты и вдруг, широко расставив руки, заключает меня в объятия. Троекратно, по русскому обычаю, целуюсь с лейтенантом и сопровождающими его солдатами.

— Свершилось, редактор, свершилось!

В типографии столпотворение. Сюда, словно по срочному вызову, сбежались не только все рабочие, но и сотрудники редакции. В корректорской, склонившись над столом, сидит Андрей Михайлович Саратовский, пишет статью. За его спиной, на диване — известный в Принеманске писатель. В руках у него блокнот.

Снова поцелуи, рукопожатия, поздравления.

Викентий Соколов тащит только что тиснутые полосы. Нет, не то! Типичное не то! Вчера еще все материалы для номера Победы были хороши! Сегодня заранее набранный материал кажется вялым, излишне рассудочным.

— Оставим только официальный материал. Свой — весь заново. Сегодня надо писать как никогда хорошо. Пусть каждое слово идет от самого сердца. Только тогда оно может лечь на бумагу.

Первым сдает статью писатель. Быстро читаю, посылаю на линотип.

«Война пришла к нам незваной. Теперь, когда враг капитулировал, мы вспоминаем о первых днях неприятельского нашествия», — так писатель начал свою статью. И это точно. Сегодня кажутся устаревшими вчерашние сводки Совинформбюро, полученные накануне днем приказы Верховного Главнокомандующего. Бои за Дрезден, чехословацкие города Яромержице и Зноймо, австрийские — Голлабрун и Штоккерау. Бои? Все кончилось, пора умолкнуть орудиям, гитлеровцы подписали акт о безоговорочной капитуляции! И в эти первые минуты мира вспоминается все как было — начало войны, горечь отступления, руины освобожденных городов, погибшие родные и друзья.

Диктую статью прямо на линотип. Сегодня все дозволено, все получается. Голос мой звенит, я говорю с пафосом, словно с трибуны.

— Свершилось! Ликует мир. Прислушайся, товарищ, ты слышишь, как бьется твое сердце?

Ко мне подошел Викентий. Положил руку на плечо:

— Прости, Паша, тебя зовет секретарь обкома.

— Попроси минутку подождать. Сейчас закончу статью.

— Он свою уже написал.

— Давай в набор.

— Не будешь читать?

— В полосе.

Линотипист держит руки на клавишах. Продолжаю диктовать:

— Убийцы у позорного столба! Ты чувствуешь, товарищ, легче стало дышать, посвежел воздух.

Ко мне подходит Андрей Михайлович. В руках у него стакан и бутылка с коньяком.

— Разрешите выпить, редактор, с линотипистами.

— За победу нельзя не выпить!

К стакану присоединяется кружка, сделанная из консервной банки.

— Да здравствует наша Победа!

Весело перестукиваются линотипы. Дружная, трудовая симфония. Никогда так не спорилась работа. Еще только утренние лучи солнца позолотили кресты костелов и церквей, а уже из типографии пошел по городам и селам пахнущий краской свежий номер «Зари Немана».

Наступил день мира. На первой полосе газеты от 9 мая 1945 года я размашисто написал:

«Сынок, ты родился во время войны, однако твоя память не сохранит ни зашторенных окон, ни воя бомб, ни пожарищ. Ты лежал в коляске, глядел в потолок, когда мы праздновали Победу. В этот день для тебя открылись безоблачные дали, над землей взошла заря счастья. Ее зажег Человек, наш советский Человек, он пролил кровь за твое счастье. Люби его и сам стань Человеком!

Сентиментально? Возможно. Но представляю, лет через двадцать пять — тридцать этот номер газеты попадется на глаза сыну. Уверен, что он с благодарностью подумает о нас, простых людях, которые порой трудно жили, иногда ошибались, но всегда верили в торжество своей идеи, были мужественными, а потому и одержали Великую Победу.

Ткаченко покинул кабинет редактора газеты «Заря Немана» как раз в тот момент, когда старик-вахтер с отверткой в руке подошел к двери его комнаты. Увидев заместителя главного редактора, с которым проработал в редакции добрый десяток лет, вахтер виновато сказал: