Павел Гельбак - ...И вся жизнь

— А что — поступила такая директива? — осторожно спросил Герасим Кузьмич. — Или это ваше личное творчество?

— Мое предложение. И структура редакции мне видится такой: главный редактор, один заместитель, он же занимается подготовкой пропагандистских статей, ответственный секретарь, его заместитель, который следит за материалами ТАССа, агентства печати Новости, два дежурных секретаря. Затем идут редакторы отделов: партийной жизни, общественного мнения, публицистики, экономики, советской работы, критики и библиографии…

Поднялся такой шум, что после выступления Криницкого пришлось объявить перерыв.

В коридоре дым от сигарет, говор, напоминающий рокот волны, говорят все сразу, и кажется, никто никого не слушает. У всех появилось непреодолимое желание высказать свое мнение по поводу конструктивных предложений, внесенных главным редактором. Каждый понимал, что предложения касаются не просто работы редакции, а его лично. Если они будут приняты, то кончится годами выверенный ритм, порядок работы, и надо будет привыкать к чему-то необычному. Кое-кому, может быть, придется расстаться с газетной работой.

Павел Петрович стал ближе к двери, чтобы не прокоптиться. С тех пор как он бросил курить, табачный дым вызывал головные боли, утомление. В одиночестве он думал об Олеге Криницком. Вспомнил, как накануне окончания войны тот появился в «Заре Немана» в форме старшего лейтенанта артиллерии. Из под фуражки с черным околышем торчал чуб. Вид был какой-то залихватский, несерьезный. Кто мог тогда предположить, что Криницкий станет главным редактором «Зари», да еще каким редактором! Интересно, сможет ли он отстоять свои предложения, позволят ли ему провести эксперимент. В его предложениях много разумного. Вспомнилось, как самому приходилось воевать против Крутковского, который всячески преследовал журналистов, умеющих писать, имеющих свою точку зрения. Делая вид, что борется за материалы посторонних авторов, он выдвигал на первые роли «организаторов» типа Герасима Кузьмича. И здесь он преуспел — из «Зари» ушли многие хорошие журналисты. А при новой структуре в редакции для посредственностей не останется места.

— Эдак он любого из редакции выпрет, — Павел Петрович услышал в хоре голосов надоевший за время совместного лежания в больнице голос Герасима Кузьмича. — Под видом творческого конкурса оставит только угодных себе людей, а старые кадры долой. Нет, если эти предложения примут, я первый уйду…

Павел Петрович стал прислушиваться к кулуарным разговорам. До него долетали лишь отдельные фразы:

— С таким редактором не соскучишься.

— Замах рублевый, а удар…

— Да, только так можно сделать «Зарю» боевой газетой.

— Хорошая зарплата, возможность публиковать интересные статьи привлечет в «Зарю» настоящих журналистов.

— Придется нашему брату уступить место тем, кто «на перо боек» — отовсюду понаедут.

— Уверяю тебя, ничего из этой затеи не выйдет. Почему такие реформы будут начинать с «Зари»?

— А я говорю, если бы он не заручился поддержкой в Москве, то и не затевал бы всей этой истории. Сколько времени тянул, прежде чем это собрание созвать, значит, нелегко было пробить.

Павел Петрович так и не смог уловить настроения коллектива: поддерживают сотрудники редакции предложения главного редактора или отвергают их? А как относятся к этому молодые журналисты? Им предложения редактора должны нравиться, они прежде других становятся жертвами посредственностей со стажем. Вон Анатолий пускает кольца дыма к потолку. Виктор Светаев смеется — наверное, рассказал какой-нибудь анекдот.

Как иногда бывает, люди, много говорившие в коридоре, предпочли не подниматься на трибуну. Прения были спокойными, деловыми. Приглашенный на собрание секретарь обкома партии сказал, что «предложения заслуживают того, чтобы их всесторонне обдумать, взвесить». На том и порешили. Создали комиссию, в которой соседствовали два Ткаченко — отец и сын. Комиссии поручили подробно изучить предложения и на следующем собрании доложить свое мнение.

— Ты домой? — спросил Павел Петрович сына после собрания.

— Нет, иди один, я еще задержусь.

Прошел месяц с того дня, когда была опубликована статья «Потерянный авторитет», а в редакцию, к удивлению Анатолия, продолжали приходить отклики. Большинство авторов клеймили мещан во всех их разновидностях. Но встречались и такие письма, авторы которых недоумевали, как можно передового советского рабочего назвать мещанином, даже если он немного зазнался. Один пенсионер, как он сам себя называет — ветеран труда, грозно вопрошает: «Кому может принести пользу писанина Ан. Ткаченко?» Сей вопрос следует понимать так, что журналист, замахнувшись на авторитет рабочего, добившегося своим трудом славы, поднимает руку на эталон нашего общества. Не случайно, мол, Григория Калистратова избрали депутатом, его жизнь стала примером для молодежи. Пусть он оступился, пусть сделал что-то не так, но для широких масс он должен оставаться незыблемым авторитетом. Кому выгодно его ниспровергать? Только нашим врагам. На этом письме Криницкий написал: «Анатолий, подумай, может быть, это тема для новой статьи. Является ли хороший труд отпущением всех грехов? Не потому ли еще встречаются у нас передовики на производстве и феодалы, хамы в семье, в общении с соседями?»

Предложение лестное, и тема привлекает. В иное время Анатолий обрадовался бы, но сейчас резолюция Криницкого вызывает озлобление: «Ишь ты, какой хороший, прямо отец родной — „Анатолий“ пишет. Еще бы написал „Толечка“. Хитер. Но и я не простофиля. На нейлонового червячка не клюну. Пусть сам пишет».

Ненужные мысли прерывает Маркевич:

— Опять отклик. Смотри, Толя, как ты угадал со своей статьей. Не только тебе, но и нам приятно. Читай, это здорово сказано.

Но заведующая отделом писем не отдала Анатолию письмо, а прочитала вслух:

«Мещанское царство велико и обильно в бывшей Руси. С ним трудно бороться, потому что оно уступчиво, как болото: расступится, а потом опять сомкнется. Оно трудно победимо, потому что в многоликости своей безлико, склизко, увертливо, изменчиво, легко превращается в ничто и опять возникает. Еще порядочно времени потребуется, чтобы начало пролетарское, то есть истинно человеческое, осушило наш СССР от этих зловонных широких тундр».

— Умное определение. Здорово написано, — протянул руку к письму Анатолий.

— Кто автор? — оторвавшись от правки статьи, спросил Светаев.

— Анатолий Васильевич Луначарский.

— Кто? — Виктор засмеялся. — Вот какие авторитеты пишут отклики на твою статью, коллега.

Анатолий быстро прочитал письмо, автор которого приводит конкретные примеры того, как болото мещанства засосало в общем-то неплохих людей.