Семен Бабаевский - Свет над землёй

А в это время Виктор уже подъезжал к Родниковской и с волнением смотрел на силуэт станицы, выступавшей между гор в зареве электрических огней. Он въезжал к окраинную улицу и не знал, куда ему ехать. Ванюша-шофер изредка посматривал на своего нового пассажира, как бы спрашивая, куда надо заворачивать, а Виктор молчал: куда ехать, он не мог сказать, ибо никогда здесь но был и не знал, где живет та женщина, которую он встретил в Рощенской, по имени Татьяна. Больше о ней ему ничего не было известно.

— Останови, — сказал Виктор, когда они въехали под развесистую кущу деревьев. — Я здесь пойду пешком, а ты возвращайся и скажи Тутаринову… Скажи, что я ему очень благодарен.

И Виктор пошел по незнакомой и густо затененной деревьями улице.

У Тутариновых в саду было шумно. Гости поздравляли Анфису и Семена, говорили, что маленькая Василиса Гончаренко родилась в хорошее время.

— Жизнь у нас — оно само собой, — ни к кому не обращаясь, сказал дед Евсей. — Дите пусть растет, а только и нам бы с Параськой поселиться в коммунизме…

— Молчи, старый! — перебила бабка Параська. — Нас еще там не хватало.

— Сергей Тимофеевич, — отозвался Рагулин, — чем мы будем хлеб убирать? Чем станем молотилки крутить? Вот меня какая более всего жизня беспокоит.

— Электричеством, — ответил за Сергея Савва Остроухов.

— А где же оно, твое электричество?

— Та над вашей головой!

— Или вы, Стефан Петрович, ослепли? — спросил Прохор.

— Сад осветить и дурак сможет, — сердито сказал Рагулин, покосясь на Прохора. — А в степи что делается?

— Стефан Петрович, — заговорил Сергей, — чего вы так волнуетесь? Вы на свои тока подвели линию?

— Подвел, а какой из этого будет толк — неизвестно… В МТС просил локомобиль подбросить на всякий случай, а мне его не дали… Директор «за», а главный механик «против»… «Действуй, говорит, электричеством». А что может получиться: электричество застопорит, не потянет, — это тебе не в саду зарево делать! Нужно локомобиль держать наготове, а его нету… А у соседей какая картина? Нету ни линии, ни локомобилей…

Рагулин встал, очевидно, хотел еще что-то сказать, но ему не дали вымолвить слово. Поднялся галдеж, недовольные возгласы. Подошел Артамашов, уже здорово подвыпивший, с веселыми, блестевшими глазами.

— Стефан Петрович, чертяка старый! — обнимая Рагулина, воскликнул он. — И чего ты завсегда бунтуешь? Или ты находишься на заседании правления? Пей и гуляй! К коммунизму нужно идти с веселой душой.

— Гляди, Алексей, как бы плакать тебе не пришлось, — сказал Рагулин, отстраняя руки Артамашова. — Тебя только допусти в коммунизм — в один миг все размотаешь… Эх ты, веселая душа!

— Я-то всюду проживу! — отвечал Артамашов. — А вот тебе, Стефан Петрович, со своей жадностью да с ворчливостью в коммунизме совсем делать нечего.

Артамашов быстрым шагом пошел к гармонисту, а за столом заговорили все сразу. Рубцов-Емницкий, наклоняясь к Тимофею Ильичу, сказал:

— Тимофей Ильич, верите, я уже весь в той жизни!

— Эх, Лев Ильич, — угрюмо проговорил старик, — горько там тебе придется.

— Почему?

— Торговать там не сможешь… Честности не хватит.

— Смогу, — уверенно заявил Рубцов-Емницкий.

— Говорят, что горбатого могила исправит…

— Так я же, для ясности, быстро перестроюсь, — с умиленной улыбкой на пухлом лице проговорил Рубцов-Емницкий.

— Перестройка, как я понимаю, не поможет…

Тем временем Артамашов увел гармониста за ворота, куда ушла молодежь; быстро образовался круг, начались танцы. Анфиса отнесла в хату Васютку, позвала Семена, и они ушли к хороводу. Рагулин, все время сидевший молча, сухо попрощался и ушел с женой домой. Постепенно столы пустели. Сергей сидел один, о чем-то думая. К нему подошла Ниловна.

— Сыночек, у нас заночуешь? — спросила она ласково.

— Нет, мамо, поеду к Ирине на гидростанцию, а тогда домой.

— Ну, поезжай, поезжай, — согласилась Ниловна, глядя на сына влажными глазами. — Поезжай, а то мы веселимся, а она, бедняжка, там одна…

— Ты хоть с батьком побалакай, посоветуйся, — сказал Тимофей Ильич. — Или уже так подрос, что и батько не нужен?

— А вы, батя, все такой же, — сказал Сергей, вставая. — Ну, пойдемте к хате, посидим.

Они сели на лавку, на том самом месте, где не раз беседовали. Тимофей Ильич вынул кисет, предложил сыну. Сергей отказался и угостил отца папиросой. Тимофей Ильич прикурил, пустил в нос дым и сказал:

— Трава, а не табак.

Они курили молча, и это молчание для обоих было тягостным.

— Оно, ты правду сказал, — заговорил Тимофей Ильич, — я какой был, такой уже и до смерти останусь… А тебя, сынок, я что-то не узнаю… Переменился.

— Редко мы, батя, видимся.

— Не то, сынок, не то.

— А что же?

— Какой-то ты стал дюже радостный да говорливый, а мне это не по душе, — сказал Тимофей Ильич, беря сына за руку. — Только ты меня не перебивай… Не люблю, когда ты меня не слушаешь… Смотрю я на тебя и не могу понять: чего ты завсегда такой веселый? Или ты своей молодой женой не можешь нарадоваться? Так ты ею радуйся ночью, а днем дело знай, да и с людьми обходись построже…

— Вы о чем, батя?

— А о том самом… Слыхал, что тебе сказал Рагулин? Хлеб убирать чем будешь? На кого надеешься? На тот домик, что стоит возле Кубани? Ни к чертовой матери не годится твой домик! Строили, строили, капиталы вкладывали, думали, облегчение придет, а что получилось? Семен сказывает, днем та машина впустую гудит, а ночью, вишь, Прохор понацеплял по веткам лампочек. Красиво и светло — комар летит, и ему видно, кого сподручнее укусить… А мы что же, для этих комаров трудились, сил не жалели, капитал вкладывали? На столбах тоже лампочки горят, улицы сияют — вид веселый, и парубкам светло девок обнимать… А в поле что делается? Один Рагулин провода протянул, а в других колхозах сало жарят на плитках да курей обсмаливают — выгода бабам большая… Эх ты, управитель района! Самому надо рукава засучивать, да и станичников к тому звать. А то что же это получается? Речи твои дюже по вкусу Артамашову и Рубцову-Емницкому. Уже собрались в коммунизм, как до тещи в гости, на легкую жизнь!

Сергей низко склонил голову, жадно курил и молчал.

— Не в этом суть, — тихо проговорил он, не подымая голову.

— А в чем же? Поясняй…

— В том, батя, что со всем сразу не управишься.

— И чего вы уже спорите? — спросила подошедшая Ниловна. — Как сойдутся, так и поссорятся…

— Ну, батя, я поеду.

Сергей попрощался с отцом и молча пошел к машине.

В доме Тутариновых по могли понять, почему Тимофей Ильич был так опечален. Еще утром настроение у него было хорошее. Он разговаривал с Семеном и Анфисой, взял на руки внучку и, смешно чмокая губами, пугал ее своими желтыми усами. Затем ко двору подкатил на тачанке Никита Мальцев, и Тимофей Ильич уехал с ним осматривать хлеба. Домой вернулся поздно, молчаливый, со зло насупленными бровями. Ужинал неохотно и, ни с кем не разговаривая, лег в постель, но уснуть не мог. Ниловна слышала, как Тимофей Ильич то бурчал, то тяжко вздыхал.