Семен Бабаевский - Свет над землёй

— Я тоже об этом думал, но сам факт все же интересен.

— Значит, по-твоему, сделано еще очень мало? Согласен, но для начала неплохо и то, что уже есть. А что, по-твоему, необходимо предпринять? — Кондратьев вопросительно и быстро взглянул на Сергея. — Какие нужны меры?

— Мне кажется, неплохо было бы послать на места наших уполномоченных.

— Ты хочешь сказать — толкачей с мандатами райкома и райисполкома?

— По опыту прошлых лет… Они бы помогли.

— Нет, Сережа, люди политически выросли, и сама жизнь показывает, что институт уполномоченных ныне уже не дает нужного эффекта. — Кондратьев, перелистывая книжечку, нашел в ее листочках желтый колючий остюк, повертел его в пальцах, подул на него, потом, бросил в пепельницу. — Нет, не толкачи, а актив — вот, Сергей Тимофеевич, и наша сила и наша опора. Прошло семь дней, как в Рощенской собиралась эта наша сила и опора. Были приняты нужные решения… Нам сейчас важно, конечно, знать и то, где начато составление списков будущих курсантов и где оно еще не начато, где ставят столбы и где их еще не ставят; но нам особенно важно знать, чем живет и чем дышит в эти дни актив и что изменилось в самом настроении колхозников после собрания актива. Вот эти итоги иметь бы на столе… А если мы не сумеем подвести такие итоги, взвесить все «за» и «против», а потом здраво оценить положение вещей, — грош нам цена даже в базарный день. — Он рассмеялся, встал и вышел из-за стола. — Но мы уже кое-что знаем: с марьяновцами борьба начата и закручивается она неплохо — теперь ее надо сделать более массовой; идет разговор о механизации животноводства — его необходимо подкрепить делом: надо начать хотя бы с «Красного кавалериста». Уже сейчас приступить к организации полезащитных звеньев… И вот я думаю так: мы еще послушаем Алешу — у него уже собрана самая свежая информация, — затем я поделюсь своими наблюдениями за эти семь дней, а вечером, уже имея более или менее полную картину, мы решим на бюро, что нам делать и какие меры предпринимать… Так, что ли?

Сергей утвердительно кивнул головой, а Кондратьев позвал Алешу, предложил ему стул и сказал:

— Послушаем… Только давай не на выбор, а по порядку, о каждом колхозе…

— И Алеша начал читать по порядку, дополняя прочитанное сведениями, которые были им получены по телефону. Опершись щекой на руку, Кондратьев то чуть заметно улыбался, то закрывал глаза и прислушивался, то перебивал Алешу вопросом…

Сергей в это время не сводил взгляда с Кондратьева. Почему-то часто вот так, оставаясь наедине с своими мыслями, Сергей раздумывал все о том же: как бы ему, еще молодому работнику, уже в самом начале нового для себя жизненного пути, научиться и жить и делать все так, как Кондратьев. Сергей был рад, что встретил человека, с которым было легко работать и которому хотелось подражать, хотелось на практике познать его опыт, навыки, даже его манеру не только говорить с людьми, но и выслушивать людей так, как это умел делать Кондратьев…

Сергею казалось, что Кондратьев обладает какой-то притягательной силой, и поэтому к нему, как металлические частицы к магниту, тянутся люди со всякими своими житейскими делами, со своими думами, горестями и радостями; к нему сходятся, на нем скрещиваются и от него снова расходятся те невидимые нити, имя которым — будничная жизнь Рощенского района.

Осень пришла рано, и выдалась она на редкость сырой и холодной. Дождь с ветром поливал поблекшие поля. Быстро пожелтели и осыпались листья в садах, — голые деревья грустно смотрели на остуженное, пасмурное небо. Луч солнца редко где проглядывал сквозь набухшие тучи; степь была мокрая, и, может быть, поэтому рядом с темно-серой кукурузой уж очень ярко выступали просторные площади озими; всходы были свежие, умытые и зеленые-зеленые — кажется, ни один художник не смог бы положить на полотно такую сочную краску.

Сергей Тутаринов любил кубанскую осень с ее то веселыми и ясными, то хмурыми и неприветливыми днями. Это время года всегда напоминало ему некую воображаемую черту, ниже которой сама жизнь, помимо воли людей, подводила итоги тому, что было сделано весной и летом…

Сидя в своем кабинете и глядя на залитые дождем оконные стекла, Сергей думал не столько об итогах, сколько о том, что еще предстояло сделать: он завел записную книжку, и в ней, помимо других заметок, были обозначены по пунктам эти новые задачи. Так, под пунктом первым значились лесные посадки, которые нужно было провести не раньше и не позже первой половины ноября.

Под пунктом вторым шла запись о технической учебе колхозного актива. Эта работа особенно беспокоила Сергея: открытие курсов намечалось первого сентября — на дворе уже стоял октябрь, а учеба еще не начиналась. «Курсы открыть в пяти станицах, — гласила запись, и тут же было дописало карандашом: — Первое занятие провести в понедельник. За Грачевым закрепить верховую лошадь — пусть ездит из станицы в станицу».

Пункт третий — о механизации животноводства. Закупленная аппаратура была завезена на фермы, но ни электродойка, ни автопоилки практически нигде еще не применялись. «Вызвать председателей и заведующих фермами, — записал Сергей. — Поручить Полищуку проверить».

Четвертый пункт касался получения первых проектов реконструкции станиц Родниковской и Усть-Невинской. Сергей задержал взгляд на этой записи, встряхнул чубом, потом взял ручку и дописал: «Проекты нам очень нужны, а еще нужнее — специалисты, а когда они приедут? Запросить телеграфно «Крайпроект».

Далее шли очередные пункты с записями, которые как бы напоминали о таких важных и неотложных делах, как зимняя агротехническая учеба в полеводческих бригадах или ремонт тракторного парка и сельхозинвентаря, как работа школ, клубов, изб-читален, — да мало ли какие хлопоты приносит с собой осень, а вслед за ней и зима… Были в книжке и такие немногословные пометки: «Февраль — роды у Ирины». Или: «Породы деревьев: дуб, гледичия, ясень, акация белая, клен остролистый клен полевой, клен татарский, шелковица белая. Кустарниковые: смородина золотая, скумпия, бирючина, кизил».

Сергей хотел спросить у секретаря, кто из вызванных товарищей уже приехал, а в дверь просунулась косматая, промокшая папаха; затем показались широченные плечи бурки с острыми, торчащими углами, а потом в кабинет не вошел, а протиснулся Игнат Савельевич Хворостянкин.

«Ну, кажется, один уже ввалился. Э, какой здоровило!» — подумал Сергей.

Хворостянкин сбросил с плеч влажную, тяжелую бурку и поставил ее на попа — она балаганом возвышалась возле дверей; снял папаху, со всего размаха ударил ею о ладонь — густые брызги разлетелись по всему кабинету; широко и шумно ступая, делая грязными сапогами следы на полу, пожал Сергею руку своей жесткой и мокрой рукой.