Борис Бондаренко - Залив Терпения (Повести)

— Вот так номер… Выходит, что я — папаша…

— Ну, какой ты папаша? — усмехнулась Таня, но, перехватив его взгляд, серьезно сказала: — Да ты не так понял меня. Твой это, чей же еще. Я уж думала, ты и так, без всякой арифметики догадался, да не сообразила, что с детьми ты дела никогда не имел.

— Как его зовут?

— Олежек.

— Олежек… — повторил Василий. Он все еще не мог до конца понять, что этот Олежек, о существовании которого он не подозревал еще полчаса назад, его сын. Сын… — Значит, Олег Васильевич…

Таня, снимая с сына крошечный фартучек, невозмутимо сказала:

— Ну, какой же он Васильевич… — И, поднимая и целуя его, весело проговорила, улыбаясь темным глазам сына: — Мы не Васильевич, мы Александрович…

«Какой еще Александрович?» — чуть было не сказал Василий, но спохватился и тихо спросил:

— А он… знает?

Таня промолчала, потом протянула ему ребенка:

— Подержи-ка, я немного приберусь.

Василий взял маленькое податливое тельце, подержал в отдалении, боясь приблизить к себе, чтобы не повредить что-нибудь. Таня улыбнулась:

— Да ты на колени его посади, не бойся, не сломаешь, кость у него крепкая…

«Отцовская», — про себя договорил за нее Василий. Сын, — его сын, — ухватил Василия за палец, и у него было такое ощущение, будто кусочек шелка лег на его руку. Таня быстро убрала со стола и взяла у него Олега.

— Ну, идем туда.

Вернулись в комнату. Василий снова сел на свое место, чувствуя, как мешают ему ноги, не помещавшиеся под низким столиком, — и встал, отодвинул кресло, сел на нормальный человеческий стул. Правда, теперь приходилось сильно нагибаться, чтобы взять со столика что-нибудь, но все-таки на стуле было лучше.

— Он знает? — настойчиво повторил свой вопрос Василий.

Таня, прямо взглянув на него, твердо ответила:

— Знает или нет — значения не имеет. Для тебя, конечно. Мы уж сами как-нибудь разберемся.

— Значит, не знает… — медленно сказал Василий и посмотрел на сына. — А не боишься, что узнает?

— От кого же это?

— От меня, например.

— Не боюсь.

— Это ты верно… Васька Макаренков подонком никогда не был… А что же ты от него-то не рожала?

— Вот что, Вася, — спокойно сказала Таня. — Ты мне таких вопросов не задавай, объясняться я не собираюсь. Это — мой сын, и тебя это никак не должно волновать. Узнал ты о нем случайно, не будь этой вынужденной посадки — и вообще никогда не узнал бы. Так что забудь о том, что у тебя есть сын. Это мойсын, — с силой сказала она, — понимаешь? Мой, и ничей больше. И хватит об этом.

Василий мрачно посмотрел на нее.

— Хватит? Ишь ты, как шустро рассудила… А ты бы спросила у меня, хотел ли я сына… Все-таки в этом деле я не последняя сторона, Олег-то не от святого духа родился. Могла бы и поинтересоваться, что я на этот счет думаю.

— А что тебе думать? Захотела — и родила. И претензий, Вася, ко мне не предъявляй.

— Вот оно как… А и невелика претензия-то… Пока что… — значительно сказал Василий. — И объяснить тебе кое-что все-таки придется…

— Что именно?

Василий молча смотрел на нее. Действительно, что она должна объяснять? Ему трудно было высказать это словами. Но объяснить нужно, и уж конечно, нельзя так открыто отметать его попытки разговаривать по-человечески. Она небось с дворником куда ласковее здоровается…

Таня, видимо, поняла его обиду и миролюбиво сказала:

— Не сердись, Вася, объяснять-то действительно нечего. Ну, родила — и дело с концом. Почему да как — долго объяснять, да и незачем.

— Это как же незачем? Не пойму, что ли? — недобро усмехнулся Василий.

— Пожалуй, что и не поймешь, — спокойно согласилась Таня.

— Вежливая ты… «Пожалуй»… Говорила бы уж прямо — не поймешь из-за своей серости, и точка…

Она кинула на него быстрый взгляд и промолчала, словно соглашаясь с ним. И от этого молчаливого унижения обида захлестнула Василия. «Сука», — грубо подумал он о ней, глядя в пол, но тут же ему стало стыдно. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что теперь Таня не просто женщина, — одна из тех, кто был у него, — но мать его сына… Он пристально посмотрел на Олега, снова поразился его сходству с самим собой, — сейчас оно казалось ему еще большим, — и потянулся к бутылке, налил себе, подосадовав на малость рюмки, и Тане, спросил, глядя на нее:

— За сына-то выпьешь? — И, покосившись на рюмки-недомерки, насмешливо сказал: — Не бойся, с этих капель не окосеешь.

— Выпью.

— Ну, давай, Олег… Васильевич, — сказал Василий, поднимая рюмку и глядя в радостные, улыбающиеся глаза сына. — Расти большой да умный, не то что… твой папашка-бродяга.

Выпили. Василию давно уже нестерпимо хотелось курить, и он встал:

— На кухне-то можно покурить?

— Можно, — тихо сказала Таня.

Он внимательно посмотрел на нее и заметил, что настроение ее как будто изменилось — была она теперь тихой, спало с лица прежнее выражение, которое Василию трудно было определить — отчужденности, высокомерия, строгости?

Он ушел на кухню, уставленную белой гладкой мебелью, открыл форточку и стал у окна. Обида на Таню, пришедшая на смену первой злости, вырастала в нем как на дрожжах. «И за человека не считает, поговорить толком не хочет… Небось тогда в рот глядела, ахала да охала, а с глаз долой — и знать не знаю… Наверно, в первый же день, как приехала, к мужику своему в постель улеглась, чтобы грешки свои скрыть… А чего это она, в самом деле, раньше от него не рожала? Они вроде уже лет восемь женаты… А может, он хворый? — подумал он и даже вздрогнул от этой обидной догадки. — Так Танька совсем уж… Как под бугая под меня легла, что ли? Ну, баба…» — мстительно подумал Василий и стал вызывать в памяти сцены, унижавшие ее, и тут же обругал себя, опять ему стало стыдно, вспомнил, что она — мать Олега.

Он выкурил подряд две папиросы, но из кухни не уходил, хотя очень хотелось еще посмотреть на сына, — не знал, что же теперь говорить Тане, и боялся, что его обида и злость на нее как-то вырвутся наружу, а этого ему очень не хотелось. И долго стоял, смотрел в окно, ничего не видя за ним.

Таня сама пришла к нему — вместе с недопитой бутылкой, но убогая закуска и рюмки-наперстки остались там.

— Давай здесь посидим, хорошо? — предложила она.

Василий кивнул, внимательно посмотрел на нее. Голос у Тани был дружеский, даже как будто робкий, но радости у Василия это не вызвало, с прежней обидой подумалось: «Нашкодила, теперь облизывать будет…»

— А Олег… спит?

— Да.

Таня задернула штору на окне — и это тоже обидело Василия: «Боится, как бы не увидели…» Таня достала другие рюмки, почти нормальные, — пить из них можно было, — спросила:

— Грибов хочешь?

— Давай.

Грибы оказались отменные, и хлеб теперь Таня резала так, что есть вполне можно было, и колбаса копченая появилась, тоже нарезанная нормальными кусками. «Интеллигенция», — усмехнулся Василий, глядя на это преображение.