Николай Руденко - Ветер в лицо

Теперь смеялась Вера. Она откинула назад золотистую головку и даже задыхалась от смеха.

— Я не читала. Прозевала... Значит, он уже перестраивается. Недавно писал, что в поэзии боится человеческой грусти... А знаешь, почему я засмеялась?..

— Конечно. Как же тут не смеяться?

— Я смеюсь потому, что Сумной совсем не такой, как в своих статьях. Я его немного знаю... Идейный уровень! Умереть можно...

Она снова уселась на Колиных коленях, пыталась намотать на палец его жесткие волосы. Волосы были короткие, это ей не удавалось. Если бы Коля был опытным, он бы заметил, что в движениях ее пальцев сейчас проявила себя старая привычка, выработанная не на Колином жестком и коротком, как щетка для одежды, ершике.

— Значит, он напоминает того редактора, — сказал Коля, — о котором сложены такие строки:

Вера играла его волосами и задумчиво говорила:

— Волосы у тебя жесткие. Характер не шелковый. Видно, нелегко будет с тобой.

А Коле было легко. Он был рад, что Вера перестала сердиться, что так хорошо все закончилось. Ему не хотелось сейчас продолжать спор.

Прошла неделя. Они, как и раньше, наслаждались друг другом, говорили друг другу милые глупости, что в устах влюбленных имели нежное, волшебное содержание. Но продолжалось это недолго. Спор возник с новой силой. Начался он снова с разговора о детях.

— Ты ругаешь Сумного, а он лучше тебя, — сверкала зеленоватыми глазами Вера. — Да, лучше! Он хоть не верит в то, что говорит. Смеется в душе над людьми, которые верят его проповедям. А ты не человек, а ходячая газетная подшивка. Опять о морали... Какая мораль? Разве может быть мораль одна на всех? Каждый человек должен иметь собственную мораль. Он ее сам для себя создает...

— Что ты говоришь, Вера? — Тревожно, удивленно и растерянно смотрел на нее Коля. — Откуда это у тебя? Где ты слышала такое?

— Ты считаешь меня попугаем?.. Нельзя общими законами морали пользоваться, как отмычкой для каждой души. Есть люди сложные, выше прописных истин. Выше стандартов...

— Какие стандарты? — Недоумевал Коля.

— Воспитанные стандартной моралью.

Коля взял ее руку и сказал как можно спокойнее:

— Вера! То, что ты называешь стандартом — это мораль на единство наших людей. Без нее мы бы не прожили и десятилетие. Нас бы давно растоптали, перевешали поодиночке. Именно в этом единстве наша сила... Разве плохо знать, что куда бы ты ни поехал, везде...

— Везде найдешь таких вот тюфяков, — злобно вырвала руку Вера.

— Везде найдешь друзей, которые думают так же, как и ты. Живут одними с тобой интересами, стремятся к одной цели. Это же прекрасно, Вера!.. За то, чтобы так жили люди, веками проливалась кровь лучших сынов народа!

— Перемени, пожалуйста, пластинку. Надоело, — холодно сказала Вера, упав лицом на подушки.

А Коля стоял в своей комнате, широко расставив ноги, словно это была каюта корабля, попавшего в шторм. Болью, гневом, обидой наполнялось его сердце. Ради нее он бросил Лизу. Бросил позорно, — просто предал ее. Какое страшное слово — предал! Нет, Коля бы его не осмелился произнести вслух. Оно звучит, как тяжелый приговор. Ради нее он поссорился с другом, которого любил всем сердцем. И Владимир не придет к нему, не попросит прощения. Коля это хорошо знал. Владимир чувствует, что правда на его стороне. Чего же он будет извиняться?.. Ради нее он готов был на все. Но она так холодно топчет все самое святое, что есть в его душе. Кто же она после этого?..

И снова в открытое окно доносятся звуки аккордеона. Почему это принялся наигрывать Василий Великанов? Кому он наигрывает? По какой улице ходит? Ну, конечно, под Лизиными окнами. Это не так далеко от общежития, где находилась Колина комната. Василий ежедневно наигрывает, а Лиза сидит перед открытым окном, освещенная бледным сиянием луны, и слушает, слушает... Неужели она выйдет на эту грустную, зазывную мелодию?

В груди запекло, будто туда упала капля расплавленной стали. Но ему не хотелось верить, что его ошибка непоправима. Неужели Вера не поймет таких простых вещей?.. Тихо подошел к ней, сел на кровать, прижался щекой к ее спине. Она перевернулась, отодвинула его голову.

— Вера! — Почти умоляюще сказал Коля.

— Как я в тебе ошиблась! — Вера сокрушенно, разочарованно покачала головой. — Ради мнимой оригинальности я не обращала внимания даже на ужасное веснушки, на эту курносую картошку... Что же теперь от тебя осталось, кроме безобразного носа и рыжей щетины на голове?

— Ну, это уже свинство! — Гневно воскликнул Коля. Он не знал, куда ему деваться от боли, обжигающей его изнутри. А Вера не унималась, она сорвалась с постели, металась из угла в угол, выкрикивала:

— Хватит с меня! Хватит!

Открыла дверцу шкафа, начала бросать в чемодан юбки, рубашки, блузки. Хлопнула дверцей шкафа, взяла в правую руку чемодан, левой схватила со стола свою любимую бронзовую статуэтку. Через минуту ее цокающие босоножки мелко стучали по лестнице общежития.

— Вера! — Крикнул Коля, выбежав за ней на лестницу. Но она не оглянулась.

Коля не спал до утра. Он пытался понять, что произошло. Почему они не могут понять друг друга? Кто виноват в этом? Как разрушить невидимую стену, вырастающую между ними? Неужели ее слова? Откуда они у нее? Или где-то услышала, и они поселились в ней, как выводок кукушки в чужом гнезде?.. Подумать только — «каждый человек должен создавать собственную мораль»... Так недалеко и до фашизма. Это только они считали, что имеют право переступать через все законы этики, морали.

Нет, ее, видимо, надо не обвинять, а спасать.

Но Коля не нашел в себе силы, чтобы пойти к Вере. Она его глубоко обидела. Извиняться — это значит убедить ее в том, что он и в дальнейшем позволит ей унижать себя. Не пошел он и на другой день. А на третий день не выдержал.

После смены, когда солнце уже склонялось к закату, Коля подходил к Вериному дому, наполовину спрятанному в густом саду. Открыл калитку, вошел во двор. Попытался открыть дверь. Она была взята на засов изнутри. Коля постучал. Сначала тихо, а потом громче, настойчивее. За дверью никто не отзывался.

Коля обошел грушу, между сливами вышел за угол дома. Хотел было подойти к окну, выходившему в сад. Вера его редко завешивала. Интересно заглянуть в Верину комнату — может, она спит? Но почему так рано?

Но Коля не дошел до окна. Окно открылось, и из него выпрыгнула в густые сиреневые кусты серая мужская фигура, метнулась со двора. Кто это? Вор? Что он делал в Вериной комнате? Не сделал ли он ей беды?

Коля опрометью бросился к окну, опершись руками о подоконник, запрыгнул в комнату. Он сначала обрадовался — Вера живая и здоровая лежала в постели. Ее голые плечи белели из-под одеяла. Она встала, протянула к нему обнаженные руки.