Николай Руденко - Ветер в лицо

— И кстати, сам занимается огнеупорами, — улыбнулся Леонид той улыбкой, которая говорила, что ему известны тайные пружины этого дела.

Действительно, этот приятный старичок с пышной снежной шевелюрой, с детским румянцем на щеках уже четверть века считается непререкаемым авторитетом во всех вопросах, касающихся проблемы огнеупоров. Виктор вспоминает, что во время празднования шестидесятилетия Черепанова в вестибюле министерства было выставлено несколько книжных витрин с трудами профессора, и большинство из них посвящались проблеме огнеупоров.

— Именно он и должен помочь! — Горячо воскликнул Сотник. — Утром же поеду к Черепанову. Он, кажется, работает в лаборатории его имени?

— Да, но... Не советую, — растянул в скептической улыбке свои холеные усики Леонид. — Ты выполняешь спецзадание министерства, а по сути — практик... Летаешь далеко от министерского улья. А если бы летал ближе, то понял бы, почему не следует обращаться к Черепанову.

Сотник готовил себя к баталиям, но он создал в своем воображении образ чиновника-бюрократа, механически штампующего документы грифом «совершенно секретно», и тот чиновник отнюдь не походил на известного профессора с умными голубыми глазами, чье имя он привык произносить с уважением еще на студенческой скамье. Нет, Лобов, конечно, ошибается. Если даже Владимир Авксентьевич и внес такое предложение, то, наверное, действовало какое-то досадное недоразумение, и Сотник сможет его переубедить. Заручиться поддержкой профессора — это значило выиграть дело...

Утром, не приняв во внимание скептические замечания Лобова, Виктор сел в такси и вскоре влился в подвижную массу автомашин, что густо шелестела по Садовому кольцу, как нашествие бескрылых жуков во время крупного стихийного перемещения.

Лаборатория Черепанова находилась в двухэтажном особняке, который нес на себе через века и десятилетия все признаки екатерининской эпохи. Желтые оштукатуренные колонны, над которыми нависают белощекие амуры с выщербленными крылышками; узкие, высокие окна, как бойницы; низкая железная крыша, делающая здание приплюснутым, словно по нему когда-то потоптался Гулливер.

Профессор как раз приехал из дому. Владимиру Авксентьевичу, видно, неплохо спалось. У Черепанова был вид человека, который только что вернулся с курорта. Время и возраст на него влияли мало, как и на тот дом, в котором он четверть века назад основал свою лабораторию.

Раньше Виктор встречал профессора в вестибюле министерства, где все вокруг шептали: «Черепанов, Черепанов», — и расступались перед его осанистой фигурой. Итак, не узнать Владимира Авксентьевича, когда он неторопливо пересекал приемную, где сидел Сотник, было невозможно.

Ждать Виктору пришлось недолго — из кабинета неслышно вышмыгнула секретарша, которая зашла туда вслед за профессором, и отчетливо показала на дверь:

— Владимир Авксентьевич просит.

Виктор подумал: «Для начала повезло».

Кабинет Черепанова отличался от сотен других кабинетов, которые приходилось видеть Виктору, только огромным количеством книг в дорогих переплетах. На полках стояли какие-то старинные фолианты, тщательно обтянутые телячьей кожей с золотым тиснением, а ниже, за стеклом — учебники для вузов, созданные при участии Черепанова. Эти книги были переплетены значительно скромнее, но именно они и придавали кабинету торжественного величия, ибо, казалось, здесь даже воздух до последней молекулы насыщен творческими мыслями и дерзаниями одного из мужей науки, еще при жизни знающем о своем бессмертии.

Профессор протянул пухлую белую руку, не шевеля ни одним пальцем для пожатия Сотниковой руки, — прилагать усилия для пожатия должен посетитель. Так, пожалуй, епископ допускает к своей святой деснице фанатичную паству.

Но Виктор был очарован приветливой улыбкой профессора, и ему, конечно, подобное сравнение не пришло в голову.

— Я читал вашу статью в журнале, — глядя на Виктора умными голубыми глазами, начал профессор. — Вы правильно ставите вопрос об автоматизации разливки. Литейные пролеты до сих пор напоминают полукустарное производство; только в больших масштабах. Те же изложницы, к которым надо подтягивать ковши. И главное – мелкокалиберность изложниц. Все это декорации, не соответствующие современному действию на современной сцене... А вас, молодой человек, что, собственно, привело ко мне?

Виктор был приятно удивлен, что его скромный труд известен Черепанову. Но еще больше порадовало то, что профессор оказался единомышленником.

«Не может он не поддержать! — Пронеслось в голове. — Лобов что-то напутал».

Сотник, пытаясь говорить кратко и выразительно, чтобы не утомлять профессора лишними подробностями, которые были ему, конечно, известны, начал излагать свои мысли по поводу огнеупоров. Он рассказал об идее комбинированного интенсификатора, над которым работала Валентина, о его преимуществах перед обычным кислородом, о трудностях, стоящих на пути внедрения ее изобретения в производство.

— Я слышал об огнеупорах Харьковского института, — заключил Виктор с той незамысловатой прямотой, которая нередко приводила его к поражению, но, видимо, навсегда поселилась в его душе. — Мне непонятно, почему они засекречены. Это лишает металлургов...

Но Черепанов его уже не слушал. Взгляд Владимира Авксентьевича был устремлен куда-то мимо Виктора, а голубые глаза покрылись непроницаемой поволокой. Исчез детский румянец с одутловатых щек, и они теперь были серыми, а лицо казалось незыблемым и ненастоящим, как штампованная маска из папье-маше.

Пока Виктор удивлялся этой неожиданной метаморфозе, профессор собирался с мыслями. Он, заложив руки за спину, подошел к окну, и Виктор заметил, что брюки у Черепанова пошиты по последней моде, — у колен резко сужались, переходя в высокие манжеты, почти обтягивающие косточки. Его фигура напоминала вытянутый треугольник, поставленный острым углом на пол. Это поначалу вызвало у Виктора снисходительную улыбку. Но задумчивость профессора еще не успела возбудить подозрений, и Виктор, погасив улыбку, подумал:

«В конце концов это хорошо, что Черепанов находит время следить за модой. Не всегда профессорскую неряшливость можно принимать за паспорт неоспоримого таланта... Владимир Авксентьевич — жизнелюб. Говорят, на банкете, устроенном в честь его шестидесятилетия, он перетанцевал со всеми красивыми работницами министерства».

Но вот профессор подошел к своему массивному столу и, не садясь в кресло, начал говорить:

— Вы, молодой человек, затронули вопрос, который не может быть решен в этом кабинете.

— Понимаю, — с надеждой посмотрел на него Сотник.