Николай Руденко - Ветер в лицо

Он медленно начал успокаиваться, но руки еще дрожали, и Федор не знал, куда их спрятать от пристального взгляда Кузьмича. Кузьмич, доволен тем, что Федор вышел из состояния прострации, улыбнулся:

— Ничего, голубь сизый... ржавые болванки у нас тоже зря не пропадают. Мы их снова переплавляем на сталь. А как же иначе?.. Ну, разувайся и ложись. Остынь немного... Горишь весь.

Федор послушно, механически, как автомат, начал расшнуровывать мокрые, грязные ботинки, а Кузьмич ушел на кухню, чтобы намочить полотенце и положить ему на голову.

«Дорогой Виктор!

Попробую объяснить, почему я отказалась от встречи с тобой в день твоего отъезда.

Возможно, здесь несколько виновата моя мать. Когда я рассказала ей, почему ушла от Федора, она начала уговаривать меня немедленно бежать к тебе, задержать, просить, чтобы ты вернулся. Мол, сын у него растет. Разве можно отказаться от такого сына?

Я пыталась ее успокоить, говорила о том, что это сгоряча не решается, что мне надо подумать...

Но мать, как тебе известно, не послушалась — втайне от меня собралась и поехала к тебе в гостиницу. Затем появился ты... Это все было для меня неожиданно, я была морально не готова к разговору, растерялась и велела матери сказать, что меня нет дома. Бедная моя мама! Мне жалко было смотреть на нее в эти минуты...

А когда она, озадаченная и подавленная, вышла к тебе, чтобы выполнить мое поручение, я не выдержала, выглянула в окошко... И тут ты меня заметил. Я видела, как ты вздрогнул, нахмурился... А потом повернулся и ушел. Мне хотелось догнать тебя, вернуть, но я не осмелилась. И может, это лучше...

Потребовалось время, чтобы разобраться в чувствах. Ты пишешь, что тебе все ясно, — мы должны быть вместе... А мне это не сразу стало ясно. Я и сейчас в этом не до конца уверена...

В тот день, когда я решила уйти от Федора, мне казалось, что у меня никогда к нему не было никаких чувств, он заслуживает лишь ненависти, презрения... Но вот я узнала, что он тяжело заболел; сразу поняла, что я не равнодушна к Федоровой судьбе и к нему самому. Были минуты, когда я готова была вернуться к нему, все простить, забыть... Мне очень его жалко!

В моих колебаниях не последнее место занимали размышления о том, как бы сложилась наша жизнь, если бы мы с тобой окончательно решили жить вместе.

Подумай хорошо, — мы же сейчас совсем не те люди, какими знали друг друга в юности. И я уже не та, и ты не тот... Мы с тобой почти ровесники. Но я чувствую, что уже начинаю стареть. А ты внешне почти не изменился. Моя молодость прошла с другим. Разве морщины на моем лице не будут тебе всегда об этом напоминать?.. Разве тебе не будет больно от того, что ты меня знал молодой, сильной только те девять дней, которые мы прожили вместе на Урале?.. Ой, Виктор! Подумай об этом...

Сейчас, когда прошло полтора месяца, я твердо знаю, что с Федором наши дороги разошлись навсегда. Я теперь знаю, что в моей тревоге за него гораздо больше говорила многолетняя привычка, чем настоящее чувство... Как только я снова увидела его здоровым, моим сердцем завладел холодок отчуждения. Я где-то слышала, что от жалости до любви один шаг. Неправда! Там, где начинается жалость, любовь кончается...

Мне нужно было время, чтобы посмотреть на всех нас — на себя, на Федора, тебя, — со стороны.

Виктор! Я боюсь писать все, что чувствую. Боюсь потому, что уверенна пока что только в своих чувствах. О тебе я знаю только то, что ты мне написал. Я хочу, чтобы ты все продумал спокойно, несмотря на то, что думаю и чувствую я... Нет, я не буду обижена, если ты вдруг поймешь, что в твоей любви с годами ослабли крылья, она способна лишь на короткие трепыхания, а не на высокий полет, и напишешь мне об этом честно. Да, не буду обижена! Только честно... И именно этого я жду.

Теперь о нашей работе. Были и еще, видимо, будут серьезные осложнения. Пока что не каждому сталевару доступен наш метод. Но лучшие сталевары им пользуются с успехом. Уже не только Круглов и Сахно применяют на своих печах интенсификатор – на новый метод перешли Кузьмич, Торгаш, Филимонов, Бусло... Спасибо за твою статью в «Правде»! О ней на заводе было много разговоров, и почти все положительные! Мы получаем много писем. На завод начали приезжать металлурги с Урала, Донбасса, Приазовья. Все интересуются нашей работой. Как быстро у нас получает хороший резонанс каждое полезное усовершенствование!

До свидания! Пиши.

Валентина.

Р. 5. Олег уже знает, что папа Виктор, изображенный на фотографии военного времени, что висит над его кроватью, и ты — это один и тот же человек. Он был очень обрадован этим открытием!.. Каждый день спрашивает: «Когда же приедет папа Виктор?..»

А действительно — когда?.. Вижу, что в письме не сумела выразить и сотой доли всего пережитого и прочувствованного. Видимо, все может объяснить и решить до конца только новая встреча... И я... жду ее с нетерпением и страхом».

Прошло десять месяцев.

Доронин развернул «Правду». Писалось об успехах сталеваров: «Коллектив мартеновского цеха борется за досрочное завершение годового плана. План восьми месяцев мартеновцами перевыполнен. В производство внедряются новые технические методы, разработанные инженером-исследователем завода В. Гордой. Особенно хорошо работают сталевары тт. Гордый, Круглов, Сахно, Торгаш, Сокол, Бусло, Филимонов. На их счету тысячи тонн стали, выплавленной сверх задания. Сталевары Гордый, Круглов и Сокол в августе выдали все плавки скоростным методом. Комплексное соревнование на заводе вошло в быт...»

Макар Сидорович задумался. Он вспомнил выступление Торгаша на открытом партийном собрании — мол, большего из техники не выжмешь, — надо закрепляться на завоеванном плацдарме... Тогда взял слово Владимир Сокол:

— Закрепляться надо, Никита Гаврилович, — это правда. Это так. Но закрепляться не для того, чтобы не двигаться вперед, а для того, чтобы расширять этот плацдарм. Техника — безгранична в своих возможностях. Мы уже десятки раз убеждались в этом. Надо только думать, искать. Если бы люди изобрели паровую машину и остановились на этом изобретении, сказав себе: «Ну, все! Больше из техники ничего не возьмешь», — мы с вами не имели бы того, что есть сейчас... Нет, мы еще не все использовали. Не все! И мы будем искать, будем совершенствовать, Никита Гаврилович! Уверен, что вместе с вами...

Соколу аплодировали, что редко бывает на партийных собраниях. А Макар Сидорович думал — люди зреют не в сонливом полусуществовании, а в борьбе. Особенно в борьбе со своими недостатками, ошибками. Вот видишь, вырос еще один сталевар-новатор, которого можно поставить рядом с Кругловым... Ему же теперь цены нет! А что было бы, если бы к его вине отнеслись формально?.. Возможно, он бы стал совсем не таким Соколом... Потерялся бы где-нибудь, отвергнутый нами. Правильно сделал комсомольский комитет, сняв с него выговор. Пора!..