Николай Руденко - Ветер в лицо

— Вы в марте приехали?

— В марте, — ответила женщина, оглядывая Доронина недоверчивым взглядом.

— Да, да, — снова процедил Доронин и потом еще раз повторил: — Да... Берите ребенка и пойдемте с нами. Да, с нами. Эту книгу захватите. Захватите. Обязательно.

— Куда это? — Испуганно подняла глаза на Доронина женщина.

— К вашему начальнику. К начальнику.

— А вы кто будете? — Беспокойно спросила она.

— Представитель горкома партии. Как вас зовут?

— Олеся...

Посадив женщину с ребенком в машину, Доронин и Солод поехали в управление треста. Женщину оставили в коридоре на широкой деревянной скамье, а сами зашли в приемную.

— Товарищ Криничный не принимают, — неприветливо встретила их секретарша.

— Скажите — Доронин.

Секретарша исчезла за дверью кабинета, а через минуту, оттолкнув ее в дверях, перед ней появился сам Криничный с протянутыми руками.

— Сколько лет, сколько зим! Макар! Забываешь ты меня, забываешь. Ну, пойдемте, пойдемте. Здравствуйте, Иван Николаевич. Заходите. — Потом он повернулся к секретарше. — Не пускайте никого. Меня нет.

Когда зашли в кабинет, Криничный сел в кресло перед столом напротив Солода и Доронина, подчеркивая этим, что разговор должен быть дружественный, неофициальный. Тесный ряд орденских планок пестрел на его груди красными, желтыми, голубыми и белыми полосками. Все пять пальцев левой руки, которую он положил себе на колено, были растопырены. Они не двигались. Доронин знал, что это результат тяжелого ранения с повреждением нервов. Криничный был уже немолодым человеком. Волосы он зачесывал с затылка на лоб, чтобы как-то замаскировать лысину. Глаза у него были хорошие, приветливые. Не верилось, чтобы такие глаза не увидели человеческих потребностей, остались к ним равнодушными. Он был толстый, но не в такой степени, как Доронин.

— Ну, как живешь, Макар?.. Скоро, пожалуй, еще один орден тебе привинтят. Уже за труд. О твоем заводе много пишут. И Москва, и Киев. Далеко тебя видно. А я что?.. Так, мелочь. Никакого наслаждения от работы нет. Когда-то на фронте смеялся над интендантами. А теперь сам в обозе... Тылы обеспечиваю. Жилье строю. Это не то, что заводы и электростанции.

— Слушай, Криничный, — перебил его бездумную болтовню Доронин. — Я пришел не в гости. — Макар Сидорович встал и нервно заходил по кабинету. — Кто тебе дал право издеваться над людьми? Где ты живешь? В каком веке, в какой стране?..

— О чем ты, Макар? — Опираясь здоровой рукой на боковину кресла, потянулся вперед, навстречу гневным словам Доронина, Криничный.

— Ты знаешь, о чем я говорю. О завербованных. Ты оторвал людей от дома, от их родных. Ты наобещал им золотые горы. А что ты им дал?.. Да еще какие люди! Они ждали Советской власти, как своего спасения от гибели.

— В чем дело?.. Мы построили для них замечательный дом, — нервно закусил губу Криничный. — Посмотри, что пишет областная газета. Статья товарища Сумного... И в городской статья...

— Фасад неплохой. А что скрывается за тем фасадом?.. Ты, видимо, и рассчитываешь, что никто к ним не зайдет, никто не поговорит. Ты водишь журналистов возле фасада, заговариваешь им зубы, а они тебе верят и после этого едут к тебе обедать?.. Да?.. Я спрашиваю — да? — Почти выкрикнул Макар Сидорович. — По сколько у тебя зарабатывают люди?

— Но какое ты имеешь право со мной так разговаривать? — Покраснев, будто от непосильной натуги, крикнул Криничный.

— Я права не собираюсь спрашивать ни у кого. Я говорю с тобой по праву гражданина и хозяина государства. Плевать мне на чины!.. Для меня это — самый высокий чин. Слышишь?..

— Макар, опомнись. Чего ты разошелся?.. — Пытаясь успокоить Доронина, льстиво заговорил Криничный. — По сколько зарабатывают?.. Меньше пятисот никто не зарабатывает.

— Нет, зарабатывают меньше... И это отцы семейств. А поселил ты их как? А где твои ясли для детей?.. Возможно, женщина бы тоже пошла работать. Для этого она сюда и приехала. Отвечай!.. Чего молчишь?

— Я на подобные наветы не привык отвечать. Кое-что здесь правда, но это скоро исправится. Ясли мы уже начали строить. Одеялами, бельем и мебелью тоже скоро обеспечим. А относительно заработка — это клевета. Кто тебе такое сказал?

— Я! — Резко ответил Солод. — Я рассказал Макару Сидоровичу.

— Ты?.. Как ты мог? Ты же сам поставщик и знаешь, как все трудно добывается. Кроме того, это же ложь.

— Ложь? — Воскликнул Солод. — Сейчас я вам докажу.

Выйдя быстрыми шагами из кабинета, Иван Николаевич вернулся с синенькой книжечкой в ​​руках и протянул ее Криничному.

— Смотрите, пожалуйста, товарищ Криничный.

Криничный перевернул книжечку растопыренными пальцами левой руки и протянул ее Солоду.

— А что же я могу сделать?.. Это не от меня зависит. Завербованных приехало гораздо больше, чем мы рассчитывали. Работы на всех не хватает. А государство не может платить, если не произведены определенные работы.

— Молчи о государстве! — Крикнул Доронин. — Почему не передали людей заводу?..

— Вот что! — Иронически улыбнулся Криничный. — Ты бы с этого и начинал... Нет, нет дураков. Мы людей вербовали, а он хочет теперь, чтобы ему передали. У нас месяца через три будет большая потребность в людях. Всем работы хватит. А тебе людей не дам. Не дам!..

— Ты говоришь, нет дураков? — Вскипел Доронин. — Есть они!..

— Вот как!.. Ну, знаешь что?.. Мы об этом еще поговорим, где следует, — угрожающе воскликнул управляющий трестом.

— Ты собираешься на меня жаловаться? — Стиснув зубы, протянул Доронин сильную жилистую руку к его груди. И тут между ним и Криничным встал Солод, загородив своей широкой спиной бледного, растерянного Криничного.

— Макар Сидорович!.. Успокойтесь.

Когда они вышли из кабинета Криничного, к ним робко подошла Олеся с ребенком на руках. На ее бледном лице выступили едва заметные розовые пятна.

— Ну что?.. Поговорили с ним?.. Попросили его за нас?

— Попросили, — ласково улыбнулся ей Доронин, овладев собой. — Соберите, пожалуйста, расчетные книжки и принесите мне в горком партии. Я завтра в десять утра вас там буду ждать.

— Вот большое вам спасибо!.. Может, и ребенка поможете устроить в ясли?

— Устроим. И очень быстро.

— Вот спасибо...

И она, взяв расчетную книжку из рук Солода, почти выбежала из коридора под утреннее солнце, видимо, впервые за последние два месяца заметив, как весело оно отражается в глазах ее ребенка.

Доронин пожал руку Солоду.

— Спасибо, что вы заступили этого негодяя. Могла бы быть большая неприятность. У меня потемнело в глазах. Забыл, кто я и что со мной. Я считал себя сравнительно спокойным человеком. Спасибо, Иван Николаевич.

А Солод подумал: «Пусть! Криничному — конец... Не жалко! Это тот туз, который решает игру. А завербованным... им просто повезло».