Карен Шахназаров - Курьер

– Это уже становится забавным, – проговорила пожилая дама. – У нас сегодня просто какой-то социологический вечер получается.

– Ты задал безусловно важный и интересный вопрос, Олег, – сказал Семен Петрович. – Однако он требует гораздо более серьезной обстановки. Поэтому я предлагаю отложить его сейчас…

– Действительно не стоит, Олег, – пробормотал коренастый мужчина. – Пусть лучше Катя споет «Соловья».

– Я хочу сказать, – вдруг громко произнесла Катя. Все замолчали и взглянули на нее. Катя поднялась с дивана, нервно теребя пальцами пояс своего платья. – Я хочу сказать, о чем я мечтаю, – твердо повторила она.

– Не надо, Катюша, – попыталась остановить дочь Мария Викторовна. Но Катя не обратила никакого внимания на ее слова.

– Я мечтаю быть очень красивой, чтобы нравиться всем мужчинам и чтобы самой всех презирать!.. – сказала она,

Наступила тишина. Все опустили лица, на которых застыли натянутые улыбки.

– И еще я хочу, – продолжала Катя, – ехать, в красивой спортивной машине, и чтобы на мне был длинный алый шарф, а на сиденье рядом – магнитофон и маленькая белая собачка… – Она запнулась и добавила: – Это честно…

Все молчали, и Катя опять села на диван. На щеках у нее выступили красные пятна, но глаза были спокойные. Тишина в комнате становилась угнетающей. Об этом поведали звуки, которые обычно никто не замечает: тиканье часов, скрип паркета.

– Ну что ты, Катенька? – промямлил Семен Петрович.

– Я предполагаю, что моя дочь мечтает примерно о том же, – с состраданием в голосе проговорила Анна Васильевна.

– Все это ерунда! – убежденно сказал коренастый. – Дух противоречия. Не более. Я ничего другого не ждал.

Олег Николаевич налил себе очередного коньяку и разумеется, выпил его. Остальные гости впали в состояние меланхолической грусти. Лица их сделались скорбными, будто они сидели у постели тяжело больного человека.

Тогда Катя вдруг встала и решительно направилась к роялю.

– Я, пожалуй, действительно сыграю, – объявила она, усаживаясь перед ним. – А то сидим, как на похоронах.

– Ты хочешь сыграть? – вяло сказал Семен. Петрович и обвел взглядом всю компанию.

– Разумеется. Ты же говорил… Значит, «Соловья»? – спросила Катя и сама же ответила: – Ну, конечно, «Соловья»!

Она мягко коснулась пальцами клавишей и заиграла вступление. Я взглянул по сторонам и с изумлением обнаружил, что все слушают ее с каким-то, я бы сказал, нервическим, остервенением. Тревога, ожидание чего-то, что непременно должно грянуть, взорваться, перевернуть все разом вверх дном, застыли на лицах. Наверное, в былые времена у солдат перед атакой были такие же напряженные и азартные лица.

Катя закончила вступление и запела тоненьким голосом:

Никто ничего сперва не понял, но Катя повторила:

– Соловей мой, соловей! Чтоб ты сдохнул, Бармалей!

– Что? – растерянно пробормотала Мария Викторовна.

Катя перестала играть и повернулась к нам лицом. Она оглядела всех спокойно, деловито, будто ученый, проверяющий результат эксперимента, и сказала:

– Я этого «Соловья» с пяти лет играю и пою. Как к нам гости – так тут и я со своим «Соловьем»! Меня уже тошнит от него, ей-богу… Я, если бы он мне попался, этот «Соловей», его на медленном огне изжарила бы!.. Как вы считаете, ребята?

Она опять обвела взглядом гостей. Но оторопевшие «ребята» были как после апоплексического удара. Никто из них не смог вымолвить ни слова.

– Ну, ладно, – покровительственно улыбнулась Катя. – Сейчас я вас немножко развеселю. Сейчас я вам мою любимую сбацаю… – Она лихо крутанулась на своем стульчике и заиграла мотив, который я тут же узнал. Слова были тоже знакомые.

– спела Катя и еще даже присвистнула.

Я не выдержал и прыснул. На меня посмотрели, как на идиота. А Катя продолжала:

– Да ты что делаешь, Екатерина?! – вдруг рявкнул Семен Петрович. – Прекрати немедленно!

Тут все общество разом вышло из оцепенения. Олег Николаевич громко расхохотался, в результате чего опрокинул себе на брюки тарелку с салатом. «Черт!» – выругался он. Глаза Марии Викторовны наполнились слезами, и она закрыла лицо ладонями. Агнесса Ивановна выставила тощую руку и закричала, указывая пальцем на меня:

– Это все он виноват! Его влияние! Я предупреждала!.. Предупреждала!..

Катя же в ответ что было сил ударила по клавишам и затянула не своим голосом:

– Бе-е! Хряп-хряп! Бе-е!

Семен Петрович с прытью, неожиданной для его внушительной фигуры, подскочил к роялю, сбросил Катины руки с клавиатуры и с шумом захлопнул крышку. Катя уронила голову на грудь, тихо всхлипнула и вдруг стремительно выбежала из комнаты. Секунду я сомневался, а потом кинулся следом.

Я догнал Катю только на улице. Она вбежала на бульвар, села на скамейку и заплакала. Я набросил на ее плечи свою куртку и присел рядом. Катя никак не ответила на мой жест и продолжала всхлипывать. Так мы просидели долго.

Я слушал бормотание ветра в голых кронах деревьев, шум автомобилей, мелькавших за низкой чугунной оградой, невнятные голоса редких прохожих. Вечер выдался сырой и холодный. Он забрался мне под свитер, потом под рубашку, коснулся кожи и отпрянул, словно не верил своей удаче, потом коснулся смелей, крепко обхватил тело длинными мокрыми пальцами и дерзко полез внутрь, к самому сердцу, которое качало и качало кровь, гнало ее по артериям и венам. Я прислушался к его равномерным ударам и, положив палец на запястье, подсчитал пульс. Получилось – семьдесят. Я прикинул, сколько это будет в час и в сутки. Потом – в год. Полученное число помножил еще на семьдесят.

Катя уже не плакала и сидела, устремив неподвижный взгляд в землю. Наконец она повернулась ко мне. Было уже совсем темно. Свет уличного фонаря обвел темными кругами ее глаза и спрятал в густой тени половину лица.

– Замерз? – спросила она.

– Да нет, ничего, – бодро ответил я.

– Прости меня. Возьми… – Она начала стаскивать с плеч мою куртку, но я остановил ее.

– Не надо, мне не холодно, – сказал я. – Знаешь, пока мы сидели здесь, я сосчитал, сколько ударов совершает человеческое сердце в течение всей жизни.

– Ну и сколько же? – равнодушно спросила Катя.

– Много. При пульсе семьдесят ударов в минуту и, если принять продолжительность жизни в семьдесят лет, получается 2 575 440 000 ударов.

– Пульс не бывает постоянным, – сказала Катя. – Это же в среднем.

– В среднем – много.

– Порядочно, – согласился я. – 4200 ударов в час, 100 800 – в сутки… Короче, миллионов по шестьсот мы с тобой уже отстучали…