Евгений Дубровин - Глупая сказка

– Аль читать не умеете? – раздался рядом голос. – Не велено же дразнить.

Мы разом обернулись. Позади нас стояла старушка в очках с никелированными ободками, держа в руках сетку с двумя пачками сахара, хлебом и банкой каких-то консервов.

– Эх… а еще взрослые люди, а как мальчишки неразумные.

Мы смущенно поднялись с земли, где ползали в поисках метательных предметов.

– Не положено дразнить, – продолжала бабушка в никелированных очках. – Белка – животная нежная. И мать она притом. Давеча у нее котята народились.

– Нежная… мать… котята… – проворчал Димка и полез в багажник за чехлом, а мне пришла в голову идея. Я вызвался помочь старушке донести сетку и таким образом незаметно разузнать, есть ли в поселке свободные комнаты.

Свободных комнат не оказалось.

– И-их, сынок, – сказала Анна Васильевна (старушка оказалась очень общительной, и мы сразу же познакомились). – Раньше-то, бывало, постояльца днем с огнем не сыщешь Раньше-то на море отдыхать ездили, а таперича мода такая пошла – по лесам шастать Все курятники заняты, сынок. Да и домов у нас всего дюжина. Некоторые еще с зимы снимают. Не живут, а плотют. Да и то сказать, воздух у нас – что настойка травяная сорокаградусная. Дышишь и ровно пьяный ходишь. А речка наша…

Чем больше старушка расписывала прелести заповедника, тем сильнее мне хотелось иметь здесь комнату. Впрочем, вскоре выяснилось, что все-таки свободная комната есть. И не где-нибудь, а у самой Анны Васильевны, только комната эта предназначалась для «большого начальства». Вдруг нагрянет нежданно-негаданно начальство, выпьет, закусит, а положить отдохнуть его некуда. Не будет же начальство, как все простые прочие, на траве валяться? Да и дождик, не приведи бог, брызнет. Куда тогда начальству деваться? А комната отличная. Полы сосновые, в окно елки лезут, а когда луна круглая – нет надобности тратиться на электричество. И ко всему прочему телефон на столе стоит. Крутанул диск – и где хочешь очутился, несмотря на то, что, можно сказать, в лесу находишься.

– Ежели бы ты, сынок, оказался большим начальником, да еще семейным, да еще с дитем, тогда пустила бы я тебя в ту комнатку. И мне спокойнее: комнатка при деле и постоялец постоянный, а не какой-нибудь неверный: сегодня один, завтра другой. Только успевай посуду выносить. Хоть бы стеклянный пункт был, как в городе, а то наша продавщица Дуська захочет – примет, захочет – нет, хоть в город вези. Один раз повезла, так стыдобушки не обобралась. Все из-под вермута да портвейного сдают, а у меня одни коньяковские. Да при пяти звездах все. Мужики в очереди ржут: ай да мать пятизвездная. Уж не генеральша ли?

– А я, бабуся, и есть самый большой начальник, – совершенно неожиданно для себя сказал я, – и с дитем.

– Ну? – не удивилась Анна Васильевна.

– Конечно, – я покраснел. – От самого товарища Скорнецкого. Не слыхали про такого?

Уж и сам не знаю, почему у меня сорвалось про какого-то Скорнецкого.

– Да откуда мне знать, сынок? Они ж фамилии свои не говорят. Когда выпьют, завсегда просют, чтоб их по именам называли. Коля али Петя там какой. Последний был анадысь, за подснежниками приезжал. Васей кличут. Все тут наши перед ним на лапках бегали, а он их жучил. Короеды вы, говорит, а не лесные люди. Гнать вас надо, бездельники вы, только, говорит, при образовании все. Ничего с вами сделать не могу, говорит. Одним словом, выпивший человек. Но душевный был. Про свою тяжелую жизнь мне рассказывал. У него таких лесов, как наш, много. И за каждый ответ держать надо. То пожар, то речку загубили, то лосей побили… Вот тебе и большой начальник… Ты, сынок, иди сейчас прямо к заместителю директора Науму Захарычу. Только не выдавай, что это я тебе насчет комнаты подсказала. Может, и не таким большим начальником окажешься, каким надо, комнатку-то не дадут, а мне влетит за длинный мой язык. Вон энтой дорожкой и ступай. Сразу за соснячком и домик его, Наум Захарыча, значит, и будет. Наум Захарычем его зовут. Он у нас по хозяйской части… Спасибо за подмогу, сынок. Коли сговоритесь, дом-то мой вон, с красной крышей.

Старушка свернула налево, а я двинулся по тропинке в сторону соснячка, обдумывая план. Пока были ясны лишь два момента:

1. Я большой начальник, хотя неизвестно какой.

2. Я от Скорнецкого, лица пока тоже неизвестного, но безусловно влиятельного.

И тут я сообразил, что у меня нет портфеля. Какой же это начальник без портфеля? Без портфеля весь план повисал в воздухе. Я остановился, раздумывая… И вдруг я вспомнил про Димкин портфель. Да, у кандидата портфель был что надо. Он один занимал почти половину заднего сиденья и был таким солидным, таким лоснящимся, таким величественным, что временами мне казалось, будто на заднем сиденье ворочается не портфель, а большой начальник, который вот-вот откашляется и спросит басом: «А собственно говоря, куда это мы едем?»

Одолжить портфель Димка согласился с большой неохотой. Отвернувшись, он стал что-то выкладывать из портфеля, вкладывать назад, потом буркнул:

– Ладно, бери так. Только не лазь.

Если бы Димка-кандидат не сказал последней фразы, я бы, возможно, не полез. Даже наверняка не полез. Но Димка своей фразой разжег мое любопытство. Что там может быть? Почему нельзя лезть в Димкин портфель? Может быть, там что-то из ряда вон выходящее? Какое-нибудь законсервированное пресмыкающееся, на которое нельзя смотреть простым смертным? Или, может, там любовная переписка Димки со своей лаборанткой? И вообще, что носят в своих огромных портфелях кандидаты наук?

И я, отойдя от Димки на приличное расстояние и презирая себя в душе, открыл кандидатский портфель.

В портфеле было:

Розовые детские трусики, видимо, только что снятые с веревки, так как еще хранили следы прищепок.

Пять пустых баночек из-под виноградного сока и одна чисто вымытая бутылка из-под кефира.

Новая шестеренка в солидоле, завернутая в перхлорвиниловую пленку.

Небольшой кочан капусты в целлофановом мешочке.

Старая пробка от радиатора.

И наконец, толстая папка в дерматиновом переплете, на которой была наклеена полоска бумаги со следующим текстом: «Д. С. ЕЛАБУГИН, ДОКТОРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ. Некоторые особенности нервной системы тритона в свете последних достижений науки и техники».

Я отряхнул докторскую диссертацию от крошек и с почтением раскрыл ее. На первой странице было написано мелким почерком: «План глав». И дважды подчеркнуто. Сразу же за планом глав следовала крупная корявая строчка:

Рядом эта же мысль расшифровывалась при помощи рисунка. На меня таращил глазищи человек-спичка с руками-спичками и ногами-спичками. У человека на голове торчало три щетинки. Возле уродца растопырилась кудрявая женщина с руками-бутылками и ногами-бутылками.