Евгений Дубровин - Эксперимент «Идеальный человек»

К тому времени Федор Иванович здорово потренировался открывать чужие двери. Ночью, когда институт пустел, ученый ходил по коридорам и открывал двери, звеня ключами, бородавками, отмычками. Через неделю он уже работал как заправский медвежатник.

Курдюков быстро справился с ключом от двери в спальню. Ключ, вставленный с той стороны, легко повернулся в гнезде и выпал.

Сенечка и Геннадий Онуфриевич разом вскочили. В замке слышалось осторожное царапанье.

– Он, – прошептал Красин. – Прячься в шкаф!

Сенечка метнулся к шкафу. Дрожащими руками младший лаборант открыл дверцу, нырнул головой в висевшую одежду. Снаружи повернулся ключ – это Геннадий Онуфриевич закрыл своего товарища.

Сенечка двинулся в глубь шкафа, чтобы устроиться поудобнее, и вдруг наткнулся на что-то живое, мягкое и теплое. Он собрался уже завизжать по-детски от неожиданности и страха, но тут кто-то зажал ему рот крепкой ладонью.

– Тихо! Молчать и не шевелиться! – прошептали ему в ухо.

В глазах у младшего лаборанта пошла голубая дымка, и он мягко осел на дно шкафа.

Между тем дверь спальни раскрылась, и в нее протиснулся Курдюков со своим огромным фанерным чемоданом. Федор Иванович так был увлечен протаскиванием чемодана в дверь и так был уверен в своей ловкости как медвежатника, что не сразу заметил стоявшего рядом Геннадия Онуфриевича.

– Здравствуйте, Федор Иванович, – негромко сказал Красин.

Шеф вздрогнул, и у него отвалилась челюсть. Огромный чемодан выпал из рук.

– Здрасьте, – пробормотал он машинально.

Наступило молчание.

– Как погода на улице? – спросил Красин.

– Теплый вечер.

– Ночь…

– Ах да, ночь…

– Садитесь, Федор Иванович. – Красин пододвинул кресло. – Вы на вокзал?

Шеф опустился в кресло. Он стал приходить в себя.

– На вокзал? Почему вы решили? Нет… Хотя да… Я ехал к своим родственникам в Курск…

– В Курск?

– Да. Там у меня тетя. Старенькая уже…

– Тетя?

– Ну да… А до самолета…

– До поезда.

– Ах да… до поезда еще два часа. Дай, думаю, заеду, проведаю вас… Тем более, я думал, сейчас вечер…

– Понятно.

Опять наступило молчание.

– Вы ей яблоки везете? – спросил Геннадий Онуфриевич спустя некоторое время.

– Яблоки? – удивился Федор Иванович. – Откуда вы взяли?

– Чемодан у вас в дырочках.

– Ах да… Вы очень наблюдательны… Я везу яблоки.

– Яблоки в Курск?

– Конечно… Но вообще-то вы правы. Яблоки в Курск – это смешно. Я хотел над вами пошутить. Я везу поросенка.

– Поросенка?

– Ну да. Молочного живого поросенка. Тетя очень любит молочных поросят. Вот поэтому и дырочки.

– Логично.

– Конечно, логично. – Полушеф с шумом выдохнул воздух. К нему возвратилась обычная самоуверенность.

– А чего ж он не визжит?

– Зачем ему визжать? Спит. Наелся, напился. Я его молоком из пакета напоил. Ну ладно. Я пошел, а то поезд скоро.

– Счастливого пути.

– Спасибо.

Ученые пожали друг другу руки.

– Значит, все идет нормально?

– На высшем уровне.

– Я рад.

– Я тоже.

– До скорой.

Курдюков и Геннадий Онуфриевич опять пожали руки.

– Растет сорванец? – Федор Иванович кивнул в сторону кровати с Шуриком-Смитом.

– А что ему остается делать?

– Не заговорил?

– Рано еще.

– Но хоть гукает?

– Гукает.

– На каком языке?

– Пока еще неясно.

– Ну ладно, мне пора.

– Всего доброго.

– До скорой.

– До скорой.

Ученые в последний раз обменялись рукопожатием. Полушеф поднял чемодан и потащил его к двери. Чемодан зацепился за кресло. Курдюков дернул. Старый фанерный чемодан не выдержал рывка и развалился. На пол выпали какие-то тряпки, бутылочки, веревки, клочья ваты…

Федор Иванович поднялся с пола и с вызовом уставился на Геннадия Онуфриевича. Скрываться теперь не было смысла. У ног валялся самый настоящий контейнер для похищения Шурика-Смита.

– Отдай добровольно, – сказал Курдюков угрожающе.

Геннадий Онуфриевич потянулся к рейсшине. Федор Иванович не стал дожидаться окончания этого движения и, схватив в охапку чемодан, бросился наутек.

– Пожалеешь! – донесся до бедного отца его голос. – Сильно пожалеешь!

Геннадий Онуфриевич собрал остатки ваты и тряпье (это оказались самодельные пеленки) и выбросил все в форточку. Затем он открыл платяной шкаф и сказал:

– Сенечка, выходи.

Послышалась возня, какой-то шепот.

– Эй, ты не заснул там?

– Иду, Геннадий Онуфриевич… Сейчас…

Из шкафа вылез взъерошенный Сенечка, смущенно кашлянул.

– Придремнул я немного…

– Слышал?

– Кое-что слышал.

– Смита, гад, хотел украсть.

– Негодяй…

– С чемоданом пришел. Я по дырочкам сразу догадался. Знаешь, какие в посылках для яблок делают.

– Знаю…

– Надо замок другой поставить.

– Теперь нет смысла, Геннадий Онуфриевич, Курдюков не такой человек, чтобы повторяться. Он что-нибудь другое придумает. Надо готовиться к неожиданностям.

– Ты меня только, Сеня, не бросай одного.

– Будьте спокойны, Геннадий Онуфриевич. Верен вам буду до гроба.

Но верен Сенечка оказался только до июля. Во вторник, 18 июля, Геннадий Онуфриевич нашел у себя на столе толстый пакет. С утра на столе никакого пакета не было. Красин с удивлением взял конверт и прочитал:

Уже заранее зная, что письмо обещает какую-то неприятность, ученый с нетерпением вскрыл конверт и достал два листка бумаги. На одном торопливо и неразборчиво было написано:

«Уважаемый Геннадий Онуфриевич!

Прости меня, если сможешь. Человек слаб, и я не исключение. Не у всех столько упорства и мужества, как у тебя. Я просто не пригоден к тому титаническому труду, который ты затеял.

Сейчас я счастлив… Ты должен понять меня. Ты же ведь тоже счастлив по-своему, затеяв этот небывалый грандиозный эксперимент.

За Веру не беспокойся. Клянусь тебе, что я и ее постараюсь сделать счастливой.

Да здравствует счастье!

Не ищи нас. Это бесполезно. Да ты и не будешь тратить на это время, ты слишком занят.

Ну, ну, не хмурься, давай лапу. Все будет о'кэй,

Сеня».

Второе письмо было написано каллиграфическим почерком. Красин сразу узнал руку дочери.

«Дорогой папа!

Если бы ты знал, как все прекрасно! Как я рада! Завтра мы с Сеней будем далеко-далеко. Мы увидим Байкал, Амур, Сахалин, Камчатку… Ты не представляешь, как мне надоел наш дом, вечные разговоры о науке, науке, науке… Как я понимаю маму! Она, молодая, красивая, вынуждена была сидеть дома, отказаться от всего, что так привлекает женщину: развлечения, наряды, просто внимание…

Может быть, это звучит кощунственно, но я была так рада, когда мама нашла в себе силы бросить нашу тусклую, ползущую, как склизкая улитка, жизнь…