Григорий Покровский - Честь

– Там, говорят, Гоголь свои «Мертвые души» читал… – соблазнял Степа Антона. – А потом Репин жил, Васнецов «Аленушку» где-то там написал.

Но Антон отказался, объяснив, что ему нужно ехать с мамой на дачу. А Нина Павловна и Яков Борисович действительно собирались за город – нужно было заняться кое-какими весенними работами, а главное – увезти Антона.

Услышав об экскурсии, она стала уговаривать его поехать со всем классом в Абрамцево, но Антон не поддавался:

– Что я там не видел? Подумаешь!

И вдруг утром он заявил, что ему куда-то зачем-то нужно идти и потому на дачу он ехать не может.

– Я должен! Ты понимаешь? Я должен! – исступленно твердил он, и Нина Павловна почувствовала в этом что-то действительно страшное.

Вне себя она упала перед Антоном на колени, уцепилась за его рукав, но Антон оттолкнул ее. Возмущенный Яков Борисович, пытаясь удержать, обхватил его обеими руками, но Антон ударил его ногой в живот и, вырвавшись, хлопнул дверью.

Мать потеряла власть над сыном, а сын – над самим собой.

Позднее Нина Павловна не могла простить себе, что тут же не побежала за Антоном, не остановила, не вернула его. Как она могла думать о своем самолюбии, когда от нее уходил сын? Это она почувствовала сразу, как только пришла в себя, – Антон ушел. Совсем ушел! Пусть даже вернется он, но все равно ушел!

Нина Павловна вскочила и бросилась на лестницу:

– Антон!

Молчание лестничной клетки испугало ее, и она побежала вниз.

На следующей площадке ей встретилась седая женщина из пятьдесят восьмой квартиры.

– Вы что? Сына зовете? – спросила она, – Я его сейчас у выхода встретила.

– А вы его знаете?

– А как же? Я, кстати, давно вам хотела сказать: он по чердакам что-то лазает. Сказал о каких-то голубях, а там никаких голубей нет.

Не дослушав, Нина Павловна побежала на улицу, но Антона уже не было. Там шли люди, каждый по своему делу, каждый, вероятно, со своими радостями, горестями, заботами, но сын словно провалился сквозь землю. У бабушки Антона тоже не оказалось. И Вадик тоже недавно куда-то ушел, а куда – Бронислава Станиславовна не знала. Нина Павловна, вернувшись к матери, повалилась на диван и зарыдала.

– Беда, беда! Предчувствую: беда!

Старуха растерялась и семенила возле дочери.

– Грехи!.. А ты его сюда больше не пускай. Вадик знаешь какой стал… Совсем никуда парень стал.

– А что же вы раньше-то? – упрекнула ее Нина Павловна. – Как же вы раньше-то не заметили? Почему не сказали?

– Глупа! Стара стала! – бормотала в свое оправдание бабушка.

Они долго сидели и думали. И тогда Нина Павловна решила: пойти к Людмиле Мироновне. Она все поймет и поможет. Это было очень тяжело – идти в милицию и заявлять там о своем собственном сыне. Но это было нужно. Нина Павловна чувствовала, что она совсем изнемогает в борьбе за сына, что одна она бессильна в этой борьбе и ей нужна чья-то твердая и умная рука. Но Людмилы Мироновны не оказалось, а ни с кем другим говорить не хотелось.

Нина Павловна поехала домой, а там, на лестнице, она вспомнила седую женщину из пятьдесят восьмой квартиры и ее слова о чердаке. Нина Павловна поднялась на чердак, в полутьме перелезала через балки, стукнулась обо что-то лбом, вся вымазалась. Ей было страшно, но она делала отчаянные, может быть, героические усилия, чтобы что-то найти и пролить свет на судьбу своего сына, и ничего не нашла.

Было поздно. Все было поздно.

Теперь окончательно! Теперь Антон почти ненавидел свою мать. Ну чего она лезет? Он все равно неисправимый. Он все равно теперь с «ними», ну и что из того, что с ними? Ладно!.. А она всюду лезет, шпионит да еще выдумала истерики закатывать.

Так он старается настроить себя сейчас, но дороге в условленное место на Девичьем поле. Он должен! Как она не понимает, что он должен! Все за одного, один за всех! В кармане у него медицинский скальпель за три пятьдесят, – он идет на дело!

Первое «дело» было три дня назад к парке культуры. Провел их туда Генка Лызлов через какой-то двор и узкую дыру в заборе и, вынув что-то из-за пазухи, похвалился:

– Дуру достал.

«Дурой» назвал он остов старого браунинга без курка и, конечно, без патронов, но Генка играл им в руке как настоящим оружием.

Он повел всю компанию в глубь Нескучного сада. Шли россыпью, чтобы не обращать на себя внимания, но по условному свисту все должны собраться вместе, к Генке и Вадику. Антон и Олег Валовой увлеклись разговором и ушли вперед, Антон услышал свист, и, обернувшись, он увидел, что Генка и Вадик сидят на лавочке с какими-то двумя парнями. Он думал, что они просто встретили своих знакомых, но Олег сказал:

– Пошли! Свистят!

Но не успели они подойти, как все было кончено – парни сняли висевшие у них через плечо фотоаппараты и передали Вадику, а Генка убрал свою «дуру» в карман.

– Все в темпе, – усмехнулся Вадик.

– Теперь сидите здесь и ждите, пока я свистну, – приказал он тем, незнакомым, а своим повелительно бросил: – Айда!

Свистеть Вадик, конечно, не стал, а, проводив свою компанию тем же путем из парка, усмехнулся:

– Вот дурни!

Антон даже удивился. Никто не защищался, никто их не преследовал, и вообще все получилось необыкновенно просто, даже смешно: двум здоровым ребятам показали болванку, скомандовали «снимайте», и они отдали свои собственные фотоаппараты, сказали «сидите», и они остались сидеть как дурни… Интересно, до каких же пор они сидели на той лавочке? И все это среди бела дни, в парке, где люди могут показаться из-за любого поворота в любой момент. Антон даже толком и не разобрал, что произошло, и ни в чем, по существу, не участвовал – все случилось само собой.

Теперь они ехали за город. О том, зачем ехали, не говорили. И об этом действительно как будто бы забылось, когда ребята сошли с поезда и, пройдя поселок, вышли на край большой луговины, обрамленной кустарником, переходящим дальше в лес. День был теплый, по-настоящему весенний, радостный, и молодая, еще полностью не одевшая землю трава сверкала тем неповторимым весенним блеском юности и чистоты, которого не увидишь потом ни в июле, ни в августе. И небо было такое же чистое, безмятежно-спокойное, без единого облачка, и ребята, пожалуй, и в самом деле забыли, зачем они приехали. Они шли луговиной, шлепали по лужицам еще не высохшей весенней воды, собирали первые весенние цветы – цветы были низенькие, коротконогие, букеты из них не получались, да букеты и не нужны были им, но все-таки это были цветы, а цветы всегда доставляют радость.

Только один раз Генка насторожился, заметив одинокую фигуру молодого человека с книгой в руке. Он вышел из кустарника и, углубившись в чтение, медленно направился к поселку. Генка Лызлов указал на него Вадику, но в это время с другой стороны послышались переборы баяна, и на тропинку высыпала большая группа молодежи. Когда гуляющие скрылись, а песни я девичьи голоса утихли, молодой человек успел подойти к поселку. – Пошли дальше! – скомандовал Генка. Антон заметил, что Генка последнее время стал играть в их компании главную роль. Витьки Крысы, например, не было ни в прошлый раз, ни в этот, а всем руководил Генка. Его жесткий, повелительный тон, дерзкий взгляд, брови, сходящиеся вдруг злым узлом на переносье и говорящие иной раз сильнее всяких слов, заставляли ребят слушаться его.