Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чилингли, его приключения и взгляды на жизнь

- Из-за тебя я, кажется, скоро возненавижу слово "идея". Брось метафизику и изучай реальную жизнь.

- Именно реальную жизнь я и изучал под руководством мистера Уэлби. Он провозвестник реализма. Ты же предлагаешь мне изучать притворную, фальшивую жизнь. Что ж, я готов, если это доставит тебе удовольствие. В сущности, это должно быть очень приятно. Реальная жизнь не очень-то весела; скажем прямо, она - прескучная штука.

И Кенелм снова зевнул.

- Неужели у тебя нет друзей среди университетских товарищей?

- Друзей? Безусловно, нет. Но полагаю, что у меня есть враги, которые, по правде говоря, ничем не хуже друзей, только они не причиняют такой боли.

- Ты хочешь сказать, что был в Кембридже совершенно одинок?

- Нет, почему же, в мою жизнь много вносил Аристофан и кое-что конические сечения и гидростатика.

- Античные авторы и научные книги? Сухая компания!

- По крайней мере невинней любителей выпить. Скажи, ты когда-нибудь бывал пьян?

- Пьян?

- Я пробовал однажды напиться в компании молодых товарищей, которых ты рекомендуешь мне в друзья. Мне это плохо удалось. На другой день я проснулся с головной болью. Университетская жизнь вообще способствует головной боли,

- Кенелм, мой мальчик, для меня ясно одно: ты должен отправиться путешествовать.

- Как тебе угодно, отец. Марк Антоний говорит, что для камня все равно, бросают его вверх или вниз. Когда же я должен отправиться в путь?

- Очень скоро. Разумеется, необходимы кое-какие приготовления - прежде всего тебе нужен спутник. Я не говорю: гувернер - ты слишком умен да уже и не в том возрасте, чтобы нуждаться в гувернере, - но кто-нибудь твоих лет, приятный, разумный и благовоспитанный.

- Моих лет? А что, лицо это будет мужского или женского пола?

Сэр Питер попытался нахмурить брови, но мог только произнести с важным видом:

- Женского! Если я сказал, что ты уже вырос для гувернера, то это потому, что до сих пор ты, по-видимому, мало поддавался женским чарам. Могу я узнать, включил ли ты в свои научные занятия предмет, которым не овладел вполне еще ни один мужчина - изучение женщины?

- Да, конечно. Ты ничего не имеешь против, если я поймаю еще одну форель?

- Бог с ней, с твоей форелью! Итак, ты изучал женщин. По правде говоря, я этого не предполагал. Где же и когда ты постигал эту отрасль науки?

- Когда? С десяти лет. Прежде всего в твоем собственном доме, а потом в колледже. Тише: кажется, клюнула! - И еще одна форель, покинув родную стихию, прыгнула прямо на нос сэру Питеру, откуда была торжественно препровождена в корзинку.

- С десяти лет, в моем доме? Это, должно быть, вертихвостка Джейн, младшая горничная...

- Джейн? Нет, сэр: Памела, мисс Байрон, Кларисса - все женщины Ричардсона, которые, по словам Джонсона, "заставляли страсти подчиняться велениям добродетели". Надеюсь, что утверждение Джонсона не ошибочно, ибо я нашел всех этих женщин в твоих личных комнатах.

- Вот как! - сказал сэр Питер. - Только и всего.

- Все, что я помню из того времени, когда мне было десять лет, ответил Кенелм.

- А у мистера Уэлби или в колледже, - робко продолжал сэр Питер, - твое знакомство с женщинами было такого же рода?

Кенелм покачал головой.

- Гораздо хуже. В колледже женщины были совсем испорченные.

- Еще бы, когда такое множество молодых людей гонялось за ними!

- Очень немногие гонялись за женщинами, о которых я говорю, их скорее избегали.

- Тем лучше.

- Нет, отец, тем хуже; без близкого знакомства с этими женщинами нечего и поступать в колледж.

- Выражайся яснее.

- Всякий получающий классическое образование волей-неволей знакомится с их обществом: Пиррой, Лидией, Гликерой, Коринкой и многими в таком же роде. Ну, а потом - что ты скажешь о женщинах Аристофана?

- Что ж, ты водил знакомство только с женщинами, которые жили две или три тысячи лет назад, а может, никогда и не жили? Неужели тебе никогда не случалось увлекаться подлинной женщиной?

- Подлинной женщиной? Я никогда не встречал такой, никогда не встречал женщины, которая не притворялась бы с той самой минуты, как ей велели быть паинькой, скрывать чувства и лгать - если не словами, то лицом. Но раз я должен изучать фальшивую жизнь, конечно, мне придется познакомиться и с фальшивыми женщинами.

- Уж не было ли у тебя несчастной любви, что ты с такой горечью отзываешься о прекрасном поле?

- С горечью? Почему же! Спроси любую женщину, и она под присягой признает, да еще с гордостью, что всегда была, есть и будет притворщицей.

- Я рад, что мать не слышит тебя. Но ты скоро станешь думать иначе. А пока перейдем к другому делу. Нет ли молодого человека нашего круга, с которым тебе приятие было бы путешествовать?

- Конечно; нет, я ненавижу ссоры.

- Как хочешь. Но тебе нельзя ехать совсем одному. Надо подыскать для тебя хорошего слугу. Сегодня же напишу в Лондон о твоем отъезде, и, надеюсь, через неделю все будет готово. Что касается денег на расходы, сам укажи сумму: ты никогда не был расточителен, и... мальчик мой, я тебя люблю! Забавляйся, веселись и возвращайся, излечившись от странностей, но сохранив честь.

Сэр Питер наклонился и поцеловал сына в лоб. Кенелм был растроган. Он встал, обнял отца и с нежностью тихо сказал:

- Если я когда-нибудь почувствую искушение поступить низко, мне стоит только вспомнить, чей я сын, и я буду спасен.

Он снял руку с плеча отца и пошел один вдоль ручья, забыв об удочке.

ГЛАВА XIV

Молодой человек продолжал идти по берегу ручья, пока не дошел до конца парка. Там, на травяном бугре, один из прежних владельцев Эксмондема, который был большим любителем наблюдать людей, выстроил нечто вроде бельведера, откуда открывался приятный вид на большую дорогу внизу.

Наследник Чиллингли машинально поднялся на бугор, вошел в беседку и сел там, задумчиво подперев рукой подбородок. Беседку эту редко удостаивал своим посещением человек - ее всегдашними обитателями были пауки. Здесь поселилась целая колония этих трудолюбивых созданий. Паутина, почерневшая от пыли и украшенная крылышками, лапками и остовами многих незадачливых воздушных путников, густо покрывала утлы и подоконники, фестонами свисала с шаткого стола, о который облокотился молодой человек, и чертила круги и ромбы между проломанными спинками стульев весьма почтенного возраста.

Один большой черный паук, вероятно, старейший обитатель бельведера и поэтому завладевший лучшим местом у окна, всегда наготове предложить вероломный прием всякому крылатому гостю, которому захотелось бы свернуть с большой дороги ради прохлады и отдыха, - при появлении Кенелма вылез из каких то недр и замер неподвижно в центре своего плетения, уставившись на пришельца. По-видимому, он размышлял, так ли уж велик этот странный незнакомец.