Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чилингли, его приключения и взгляды на жизнь

"Вот чудесное доказательство мудрости провидения, - подумал Кенелм. Когда множество существ соединяются в общество или класс, сейчас же тайный дух несогласия вкрадывается в сердца членов этого общества, мешая им действовать дружно и успешно на общую пользу. "Блохи, действуя единодушно, могли бы стащить меня с постели", - сказал знаменитый Каррен, и если б все пауки, этой республики соединились и разом напали на меня, я, несомненно, пал бы жертвой их общих усилий. Но пауки, хотя живут они в одном месте, принадлежат к одной породе и наделены одними инстинктами, никогда не объединяются даже для того, чтобы напасть на бабочку: каждый ищет своей собственной выгоды, мало думая об обществе. И до чего же жизнь каждого существа похожа на круг в том отношении, что может касаться другой только в одной точке! Нет, я сомневаюсь, касается ли она другой жизни даже в одной точке, - ведь между атомами и то есть пространство, и притом всякое я эгоистично".

Тут одинокий оратор, высунувшись из окна, стал: смотреть на дорогу. Это было прекрасное шоссе, прямое, и ровное, всегда содержавшееся в порядке, что достигалось с помощью подорожных сборов, которые взимались на заставах через каждые восемь миль. Дорога с обеих сторон была красиво обложена дерном, а у подножия бугра, на котором стояла беседка, какой-то доброжелательный Чиллингли в средние века устроил небольшой фонтан для усталых путников.

Возле фонтана, под тенью огромной ивы, стояла грубая каменная скамья, возвышавшаяся над обширным пространством хлебных полей, лугов, отдаленных пригорков, таявших в мягких лучах летнего солнца. По дороге двигалась телега с людьми, сидевшими прямо на соломе: старуха, хорошенькая девушка, двое детей. Проехал дюжий фермер, отправлявшийся на рынок в своем шарабане. За ним три одноколки везли пассажиров на ближайшую станцию железной дороги, а дальше ехал верхом красивый молодой человек, рядом с ним гарцевала изящная молодая девушка, а позади - слуга. Легко было догадаться, что молодой: человек и девушка - влюбленная пара. Это было видно по его пламенным взглядам и по тому, как он нашептывал что-то, явно предназначавшееся ей одной, судя по ее потупленным взорам и густому румянцу.

- Увы, они не задумываются о своей судьбе! - прошептал Кенелм. Сколько бед и волнений эти маленькие жертвы готовят себе и своему потомству! Если б я мог ссудить им "Приближение к ангелам" Децимуса Роуча!

На несколько минут дорога опустела и затихла, потом откуда-то справа послышалась бодрая песенка, которую не то пел, не то декламировал звучный голос с необыкновенно четким произношением, благодаря чему до Кеиелма долетели все слова:

Черный Карл отодвинул тяжелый засов,

Глянул он на зеленый лес.

По тропинке к нему - впереди свора псов

Ехал рыцарь фон Ниренштейн.

Пел он, пел он, весело пел он...

Так тропинкой к нему - впереди свора псов

Ехал рыцарь фон Ниренштейн {*}.

{* Здесь и далее стихотворные переводы Д. Горфинкеля.}

Кенелм затаил дыхание, прислушиваясь к этому голосу, кто-то пел по-английски, но на немецкий лад. Взглянув на дорогу, он увидел вышедшую из-под тени буков, нависших над оградою парка, фигуру? не совсем вязавшуюся с представлением о рыцаре Ниренштейне, но все же довольно живописную. На человеке этом было поношенное платье из ярко-зеленого сукна, высокая тирольская шляпа, сумка за плечами, а возле него бежал белый шпиц, очевидно с больными ногами, но прилагавший все силы, чтобы перегнать хозяина хоть на несколько шагов; по дороге он даже успевал обнюхать все изгороди в поисках крыс, мышей и прочей мелкой дичи.

К тому времени, как путник довел припев до конца, он поравнялся с фонтаном и приветствовал его радостным восклицанием. Спустив сумку с плеча, он наполнил водой железный ковш, привязанный рядом; потом кликнул собаку, которую называл Максом, и протянул ей ковш. Только после того, как собака утолила жажду, напился и ее хозяин. Потом, сняв шляпу и смочив виски и лицо, он сел на скамейку, а шпиц лег на траву у его ног.

После некоторого молчания путник опять затянул припев, но теперь он пел тише и медленнее, короткими отрывками, добавляя к стиху новую строфу. Было видно, что он старался либо припомнить, либо просто сочинить продолжение и скорее всего был занят последней, более трудной задачей.

"Ты скажи, рыцарь Карл, почему ты пешком,

А не на сером коне?"

- "Серый конь", гм, "на сером коме"...

"Лихая беда заглянула в мой дом

И коня не оставила мне!"

- Ну, так сойдет, прекрасно!

- Нечего сказать "прекрасно"! Не очень-то он привередлив! - пробормотал Кенелм. - Все же такие путники не каждый день проходят по большой дороге. Пойду поболтаю!

Он тихо вылез в окно, спустился с бугра, вышел через скрытую зеленью калитку на дорогу и незаметно стал возле путника под раскидистой ивой.

Незнакомец умолк. Может быть, ему надоело сплетать рифмы, а может быть, сам этот процесс нагнал на него то мечтательное настроение, которое так свойственно всем поэтам. Но красота ландшафта привлекла его внимание, и он залюбовался лесом и полями, уходившими все дальше и дальше к цепи холмов, на которых как бы покоилось небо.

- Мне хотелось бы услышать всю немецкую балладу, - неожиданно прозвенел в тишине голос Кенелма.

Путник вздрогнул и обернулся. Кенелм увидел мужчину в полном расцвете сил, с кудрями и бородой темно-каштанового цвета, с блестящими голубыми глазами и каким-то особым, неизъяснимым очарованием и в чертах и в выражении лица, приветливого и чистосердечного, не лишенного благородства и внушавшего невольное уважение.

- Прошу извинения, что прервал вас, - сказал Кенелм, приподнимая шляпу, - но я слышал, как вы пели, и хотя похоже, что стихи с немецкого, я не помню, чтобы мне приходилось читать что-либо подобное у тех известных немецких поэтов, которых я знаю.

- Это не перевод с немецкого, сэр, - возразил незнакомец. - Я просто пытался в стихах выразить некоторые свои мысли и настроения, навеянные этим прекрасным утром.

- Стало быть, вы поэт? - сказал Кенелм, присаживаясь на скамью.

- Я не смею называть себя поэтом, - я только стихотворец.

- Да, сэр, я согласен, тут есть различие. Многие современные поэты, которых считают первоклассными, в сущности чрезвычайно плохие стихотворцы. Со своей стороны, я охотней признал бы их хорошими поэтами, если б они вовсе не сочиняли стихов. Ну, а конец вашей баллады, услышу я его?

- Увы, конец баллады еще не придуман! Содержание ее довольно сложное, а порывы моего вдохновения непродолжительны.

- Что ж, это говорит в их пользу - хотя бы тем, что выгодно отличает вашу поэзию от той, которая теперь в моде. Вы, кажется, нездешний. Могу я спросить, куда вы держите путь с вашей собакой?