Джером Сэлинджер - Дж. Д. Сэлинджер [litres]

У тебя есть право только на действие, но не на его плоды. Да не будут плоды деяний поводом твоих действий, но и к бездействию не привязывайся.

Утвердись в йоге, исполняй свой долг, отбросив привязанности и став равным [подчеркнуто кем-то из каллиграфов] к успеху и неудаче. Такая уравновешенность называется йогой.

Йога божественного сознания выше деятельности ради плодов. Ищи прибежище в Боге. Кто стремится к плодам своих действий, тот жалок.

Такой-то вещи было любо произойти.

Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи / Вверх, до самых высот!

Относительно богов есть такие, которые говорят, что божества и не существует, другие говорят, что хотя и существует, однако недеятельно и незаботно и не занято промыслом ни о чем, третьи говорят, что и существует и занято промыслом, но лишь о важных и небесных делах, а о земных делах – ни о каких, четвертые говорят, что – и о земных и о человеческих делах, однако только в общем, а не и о каждом в частности, пятые, в числе которых были и Одиссей и Сократ, говорят:

«От тебя не сокрыты все движенья мои!» [242] Гомер. «Илиада», X, 279–280. В пер. Н. Гнедича: «…от тебя не скрываю // Дум я моих…».

Любовный интерес и его кульминация наступают, когда мужчина и дама, между собой не знакомые, разговорятся в поезде, идущем обратно на восток.

– Ну, – осведомилась миссис Крут, ибо то была она, – и как вам Каньон?

– Ничего себе пещерка, – ответил ее спутник.

– Какое забавное описание! – ответила миссис Крут. – А теперь сыграйте мне что-нибудь.

Господь наставляет души не идеями, но муками и противоречиями.

– Папа! – вскрикнула Кити и закрыла ему рот руками.

– Ну, не буду! – сказал он. – Я очень, очень… ра… Ах! как я глуп…

Он обнял Кити, поцеловал ее лицо, руку, опять лицо и перекрестил ее.

И Левина охватило новое чувство любви к этому прежде чуждому ему человеку, старому князю, когда он смотрел, как Кити долго и нежно целовала его мясистую руку.

Бхагаван, разве не должно быть долгом человека разъяснять тем, кто поклоняется изображениям, что Бог не одно и то же со Своими изображениями и что, поклоняясь каменным статуям, они должны думать о Боге, а не о статуях.

Шри Рамакришна ответил: У вас все так, жители Калькутты: вам бы только наставлять и проповедовать. Хотите наделить миллионы, хотя сами – нищие… Господь пребывает в храме человеческого тела. Он знает наши самые глубокие мысли. Если есть что-нибудь неправильное в поклонении изображениям, разве Он не знает, что всякое поклонение предназначено Ему?

«Не хотите с нами?» – спросил недавно знакомый, наткнувшись на меня, – я сидел после полуночи один в кофейне, которая уже почти опустела. «Нет, не хочу», – ответил я.

Какое счастье быть вместе с людьми.

Молитва Франциска Сальского [250] Франциск Сальский (1567–1622) – епископ Женевский (с 1602), один из ведущих деятелей католической Контрреформации. : «Да, Отец! Да и во веки вечные – да!»

Цзуй-гань каждый день окликал себя: «Учитель».

После чего отвечал себе: «Да, господин».

И прибавлял: «Протрезвей».

И снова отвечал себе: «Да, господин».

«И после этого, – продолжал он, – не давай другим себя обмануть».

«Да, господин; да, господин», – отвечал он.

Поскольку буквы на плите были малы, последняя запись еще не выползала с верхней одной пятой столбца: Зуи мог бы читать колонку дальше еще минут пять, и пригибаться ему бы не пришлось. Он предпочел не продолжать. Развернулся – но не резко – подошел и сел за стол своего брата Симора, выдвинув небольшой жесткий стул так, словно садился на него каждый день. Сигару он поместил на правый край стола угольком наружу, оперся на локти и закрыл лицо руками.

Слева за ним два занавешенных окна с полуопущенными жалюзи смотрели во двор – неживописное кирпично-цементное ущелье, где в любое время суток серо перемещались прачки и бакалейные посыльные. Комнату можно было бы счесть третьей хозяйской спальней квартиры, и она, по более-менее традиционным меркам манхэттенских жилых домов, была как несолнечна, так и некрупна. Два старших мальчика Глассов, Симор и Дружок, вселились в нее в 1929 году, когда им исполнилось соответственно двенадцать и десять, и освободили ее в двадцать три и двадцать один. Мебель здесь по большей части относилась к кленовому «комплекту»: две тахты, тумбочка, два мальчишески небольших письменных стола, под которые не влезают колени, два восточных половика, крайне вытертых. Прочей обстановкой лишь с очень легким преувеличением были книги. Которые нужно забрать. Которые брошены насовсем. С которыми непонятно что делать. Но книги, книги. Высокие шкафы стояли по трем стенам комнаты, заполненные до предела и выше. Те книги, что не поместились, стопками лежали на полу. Места для прохода оставалось немного, а прохаживаться здесь и вовсе было невозможно. Чужак с тягой к описательной прозе в духе званых коктейлей заметил бы, что комната на первый взгляд смотрелась так, будто некогда в ней проживали два начинающих двенадцатилетних юриста или научных исследователя. Фактически же, если сознательно не предпочесть сравнительно тщательного обследования наличного материала для чтения, здесь обнаруживалось крайне мало – если они отыскивались вообще – недвусмысленных признаков того, что бывшие обитатели комнаты, что один, что другой, достигли избирательного возраста в сих преимущественно юношеских пределах [252] По американской конституции, действовавшей до 1971 г., избирательный возрастной ценз был 21 год (18 – в штате Джорджия). . Да, телефон здесь имелся – тот самый, отдельный, что вызывал дискуссии, – стоял на столе Дружка. И на обоих столах видны были сигаретные ожоги. Но иные, более выразительные приметы взрослости – шкатулки с запонками или галстучными булавками, настенные картины, убедительная всякая всячина, что обычно собирается на верху шифоньеров, – были удалены из комнаты в 1940 году, когда оба молодых человека «отъединились» и переехали в собственную квартиру.