Джером Сэлинджер - Дж. Д. Сэлинджер [litres]

– Правильно, – ответил Тедди. – Я познакомился с дамой и как бы перестал медитировать. – Он снял руки с подлокотников и засунул ладони себе под ляжки, словно согревая. – Мне бы все равно пришлось взять другое тело и снова вернуться на землю – то есть я не был так уж духовно развит, чтобы, если б не встретил ту даму, умереть, а затем попасть сразу к Брахме и никогда уже больше не возвращаться. Но если б я не встретил эту даму, мне бы не пришлось перевоплощаться в американском теле. В смысле, в Америке очень трудно медитировать и вести духовную жизнь. Если попробуешь, тебя сочтут уродом. Мой отец отчасти полагает, что я чучело. А мать – в общем, она убеждена, что мне вредно все время думать о Боге. Она считает, это не полезно для здоровья.

Николсон смотрел на него, изучал.

– Насколько я понимаю, на той последней пленке ты говорил, что первое мистическое переживание случилось с тобой, когда тебе было шесть. Правильно?

– Мне было шесть, когда я впервые понял, что всё – это Бог, у меня аж волосы на голове зашевелились, – ответил Тедди. – По-моему, это было в воскресенье. Моя сестра тогда была совсем малявкой, она пила молоко, и я ни с того ни с сего вдруг увидел, что она — Бог, и молоко — Бог. В смысле, она просто вливала Бога в Бога, если вы меня понимаете.

Николсон не ответил.

– Но из ограниченных измерений я умел выбираться сравнительно часто уже лет с четырех, – чуть подумав, добавил Тедди. – Не длительно или как-то, но сравнительно часто.

Николсон кивнул.

– Правда? – спросил он. – Мог?

– Да, – ответил Тедди. – Это было на пленке… Или, может, на той, которую я записывал в апреле. Не уверен.

Николсон снова вытащил сигареты, но глаз с Тедди теперь не сводил.

– И как же выбираются из ограниченных измерений? – спросил он и коротко хохотнул. – То есть, если начать с самого примитива, к примеру, деревяшка – это деревяшка. С длиной, шириной…

– Без ничего такого. Тут вы не правы, – сказал Тедди. – Все только думают , будто вещи где-то прекращаются. А они нет. Это я и пытался сказать профессору Питу. – Он поерзал в шезлонге, вытащил страх божий, а не носовой платок – серое, скомканное нечто, – и высморкался. – Причина, по которой все вроде как где-то прекращается, – в том, что люди не знают иного способа на все смотреть, – сказал он. – Но это не значит, что вещи прекращаются и впрямь. – Он убрал платок и посмотрел на Николсона. – Вы не поднимете на секундочку руку? – спросил он.

– Это еще для чего?

– Поднимите, и все. Чуть-чуть.

Николсон оторвал руку от подлокотника на дюйм-другой.

– Эту руку? – спросил он.

Тедди кивнул.

– Как это называется? – спросил он.

– В каком смысле? Это моя рука. Это рука .

– Откуда вы знаете, что это рука? – спросил Тедди. – Вы знаете, что нечто называется рукой, но откуда вы знаете, что это она? У вас есть доказательства, что это рука?

Николсон вытащил из пачки сигарету и прикурил.

– Честно говоря, мне кажется, это отдает софистикой наихудшего пошиба, – сказал он, выдохнув дым. – Это рука, елки-палки, потому что это рука. Во-первых, у нее должно быть имя, чтобы она отличалась от других предметов. В смысле, ты же не можешь просто…

– Вы только следуете логике, – бесстрастно сказал Тедди.

– Я делаю что? – переспросил Николсон немного чересчур учтиво.

– Логике следуете. Даете мне обычный разумный ответ, – сказал Тедди. – Я попытался вам помочь. Вы спросили, как я выбираюсь из ограниченных измерений, когда мне хочется. А логика здесь совершенно точно ни при чем. От нее первой нужно избавляться.

Николсон пальцами снял с языка табачную крупинку.

– Адама знаете? – спросил Тедди.

– Кого?

– Адама. Из Библии.

Николсон сухо улыбнулся.

– Лично – нет, – ответил он.

Тедди чуть подумал.

– Не сердитесь на меня, – сказал он. – Вы спросили, и я…

– Да не сержусь я на тебя, господи ты боже мой.

– Ладно, – сказал Тедди. Он сидел, откинувшись на спинку шезлонга, а голова его была повернута к Николсону. – Знаете, вот в Библии написано про яблоко, которое Адам съел в Райском саду? – спросил он. – Знаете, что было в яблоке? Логика. Логика и все рассудочное. Больше ничего не было. Поэтому – я вот к чему клоню – вам нужно все это выблевать, если хотите увидеть все таким, каково оно есть. А когда выблюете, у вас больше не будет хлопот с деревяшками и всем прочим. Вы не будете тогда видеть, как все постоянно прекращается . И будете знать, что есть на самом деле ваша рука, если вам интересно. Понимаете? Вы следите за мыслью?

– Слежу, – довольно кратко ответил Николсон.

– Беда в том, – сказал Тедди, – что большинство не хочет видеть все таким, каково оно есть. Они ведь не желают просто бросить рождаться и умирать. Им только и хочется все время новых тел – а вовсе не остановиться и остаться с Богом, где по-настоящему хорошо. – Он чуть подумал. – Такую компанию яблоневых плодожорок еще поискать, – сказал он. И покачал головой.

В этот миг перед Тедди и Николсоном остановился стюард в белой куртке, обходивший всю палубу, и спросил, не желают ли они утреннего бульона. Николсон вообще не отреагировал. Тедди сказал:

– Нет, спасибо, – и стюард двинулся дальше.

– Не хочешь говорить – не говори, – с подчеркнутой резкостью сказал Николсон. Он стряхнул с сигареты пепел. – Но правда это или нет, что ты сообщил всей бригаде «Лейдеккера» – Уолтону, Питу, Ларсену, Сэмюэлсу, всем, – когда, где и как они в конечном итоге умрут? Правда или нет? Если не хочется об этом говорить, тогда и не надо, но слухи по Бостону…

– Нет, не правда, – с нажимом произнес Тедди. – Я сообщил им места и время , когда им лучше быть очень, очень осторожными. И сказал, чем бы им неплохо заняться… Но ничего такого я им не говорил. Я не сказал, что это неизбежно, – в этом вот смысле. – Он опять вынул платок и высморкался. Николсон ждал, наблюдая. – И профессору Питу я ничего подобного не говорил. Во-первых, он там один не валял дурака и не задавал мне всяких вопросов. В смысле, я профессору Питу сказал только, что ему не стоит преподавать с января, вот и все. – Тедди помолчал, откинувшись на спинку шезлонга. – А остальные профессора – они практически вынудили меня все это им наговорить. Когда с опросом уже закончили, пленку записали, уже довольно поздно было, а они всё сидели, курили, их на игривость потянуло.

– Но ты не говорил Уолтону или Ларсену, к примеру, когда, где или как в конечном итоге их постигнет кончина? – упорствовал Николсон.

– Нет. Так я не говорил, – твердо сказал Тедди. – Я им не хотел говорить ничего такого, а они все время об этом твердили. Как бы начал профессор Уолтон. Сказал, что ему бы так хотелось узнать, когда он умрет, потому что он бы тогда знал, какую работу делать, а какую нет, и как лучше всего время тратить, и все такое. А потом они все стали… Вот я им немного и рассказал.