Джером Сэлинджер - Дж. Д. Сэлинджер [litres]

Николсон ничего не ответил.

– Но я им не говорил, когда они на самом деле умрут. Этот слух очень ложный, – сказал Тедди. – Мог бы, но я же знал, что в душе им этого знать не хочется. В смысле, я знал, что, хоть они все и преподают религию, философию и прочее, им все равно довольно-таки страшно умирать. – Тедди посидел – или полежал – минутку, ничего не говоря. – Так глупо, – сказал он. – Когда умираешь, ты же только, елки-палки, вылетаешь из тела, вот и все. Батюшки, да все это делали тысячи раз. Если никто не помнит, это же не значит, что они этого не делали. Так глупо.

– Возможно. Возможно, – сказал Николсон. – Но логический факт остается: сколь разумен бы ни…

– Так глупо, – снова сказал Тедди. – Например, у меня минут через пять плавание. Я могу спуститься к бассейну, а в нем, скажем, не будет воды. Может, сегодня ее в бассейне меняют, например. Но вот что вполне вероятно: я подойду к краю, на дно, скажем, глянуть, и моя сестра подкрадется сзади и как бы меня туда столкнет. Я могу раскроить себе череп и мгновенно умереть. – Тедди посмотрел на Николсона. – Такое возможно, – сказал он. – Моей сестре всего шесть лет, она немного жизней пробыла человеком, и я ей не сильно нравлюсь. Такое возможно – запросто. Но что здесь трагического? В смысле, чего тут бояться? Я же просто сделаю то, что должен сделать, вот и все.

Николсон глуховато фыркнул.

– С твоей точки зрения, может, и не трагедия, но для твоих мамы с папой – событие определенно прискорбное, – сказал он. – Когда-нибудь об этом задумывался?

– Да, конечно, задумывался, – ответил Тедди. – Но лишь потому, что у них есть имена и чувства для всего, что происходит. – Чуть раньше он снова сунул руки себе под ляжки. Теперь же вытащил их, вытянул вдоль подлокотников и посмотрел на Николсона. – Знаете Свена? Он спортзалом заведует? – спросил он. Подождал, пока Николсон кивнет. – В общем, если бы Свену сегодня снилось, что у него умерла собака, он бы спал очень и очень плохо, потому что очень хорошо относится к собаке. Но когда бы он проснулся наутро, все у него было бы хорошо. Он бы понял, что это лишь сон.

Николсон кивнул:

– И в чем же смысл?

– Смысл в том, что если бы его собака действительно умерла, все было бы ровно так же. Только он бы этого не знал. В смысле, он бы не проснулся, пока сам бы не умер.

Николсон с рассеянным видом медленно, чувственно разминал себе затылок правой рукой. Левая, бездвижная на подлокотнике, с новой незажженной сигаретой в пальцах, смотрелась под ярким солнцем странно белой и искусственной.

Тедди вдруг вскочил.

– Мне, боюсь, уже правда пора, – сказал он. Потом нерешительно присел лицом к Николсону на подставку для ног и заправил футболку. – У меня еще, наверно, минуты полторы, – сказал он. – Это в самом низу, на Палубе Е.

– Можно спросить, почему ты сказал профессору Питу, что ему с начала года нужно перестать преподавать? – довольно в лоб спросил Николсон. – Я знаю Боба Пита. Потому и спрашиваю.

Тедди затянул потуже крокодиловый ремень.

– Просто он вполне духовен, а преподает сейчас много такого, что ему не очень полезно, если он хочет достичь подлинного духовного развития. Его это слишком возбуждает. Ему пора выкинуть все из головы, а не впихивать туда все больше. Если захочет, он и за одну жизнь избавится почти от всего яблока. Ему очень хорошо даются медитации. – Тедди встал. – Я пойду. Не хочется слишком опаздывать.

Николсон глянул на него снизу вверх и не оторвал взгляда – удерживая мальчика.

– Что бы ты сделал, если бы смог изменить систему образования? – неуверенно спросил он. – Когда-нибудь вообще думал об этом?

– Мне честно пора, – сказал Тедди.

– Ответь на один только вопрос, – сказал Николсон. – Образование – мой детеныш, я его и преподаю. Потому и спрашиваю.

– Ну… Не знаю я, что бы сделал, – сказал Тедди. – Я одно довольно-таки точно знаю – я не начинал бы с того, с чего обычно в школах сейчас начинают. – Он сложил руки на груди и немного подумал. – Наверно, сначала собрал бы всех детей и показал им, как надо медитировать. Постарался бы научить, как им разобраться, кто они есть , а не просто дать имена и всякое такое… Наверно, еще раньше я бы убедил их выгрузить все, что им говорили родители и все остальные. В смысле, даже если родители просто сказали, что слон большой, я бы их заставил и это выгрузить. Слон большой только рядом с чем-то другим – например, с собакой или дамой. – Тедди еще немного подумал. – Про хобот у слона я бы тоже не стал им рассказывать. Я мог бы показать им слона, если б он был у меня под рукой, но я бы дал им подойти к слону, зная о нем не больше, чем слон бы знал о них. То же самое с какой-нибудь травой. Я бы даже не сказал им, что трава зеленая. Цвета – это же просто имена. В смысле, если сказать, что трава зеленая, они станут ожидать, что трава будет как-то выглядеть – по -вашему, – выглядеть так, а не как-нибудь иначе, вероятно, хорошо, а может быть, даже лучше… Не знаю. Я бы просто заставил их выблевать все то яблоко, которое в них впихивали какие-нибудь родители, до последнего кусочка.

– И нет риска, что ты вырастишь маленькое поколение невежд?

– Почему? Они будут не больше невеждами, чем слон. Или птица. Или дерево, – сказал Тедди. – Лишь потому, что нечто определено , а не просто ведет себя определенно, оно не становится невеждой.

– Да?

– Да! – сказал Тедди. – А кроме того, если б им хотелось учиться всему остальному – именам, цветам и прочему, – они б и могли учиться, если охота: потом, когда станут постарше. Но мне бы хотелось, чтобы начинали они с того, чтобы смотреть на все по-настоящему, а не как смотрят другие яблоневые плодожорки, я вот о чем. – Он шагнул ближе к Николсону и протянул руку. – Мне пора. Честно. Приятно было…

– Одну секундочку – присядь-ка на минутку, – сказал Николсон. – Ты не думал заняться исследованиями, когда вырастешь? Медицинскими, например? Мне кажется, с твоим умом ты бы рано или поздно…

Тедди ответил, но садиться не стал.

– Некогда я об этом думал – пару лет назад, – сказал он. – Я с целой толпой врачей уже разговаривал. – Он покачал головой. – Это, наверно, не очень интересно. Врачи слишком уж держатся поверхности. Только о клетках каких-нибудь разговаривают.

– Так, значит? Ты считаешь, клеточная структура не важна?

– Важна, само собой. Но врачи говорят о клетках так, будто клетки сами по себе важны безгранично. Будто они на самом деле человеку не принадлежат. – Тедди ладонью откинул челку со лба. – Я сам вырастил свое тело, – сказал он. – Никто другой за меня этого не делал. А раз я его вырастил, видимо, я знаю, как его растить. Бессознательно хотя бы. Я мог растерять сознательное знание о том, как его растить, где-то за последние несколько сот тысяч лет, но знание до сих пор во мне , потому что – очевидно же – я его применил… Нужно много медитировать и разгружаться, чтобы все это вернулось – в смысле, сознательное знание, – но это возможно, если хочется. Если откроешься пошире. – Он вдруг нагнулся и поднял с подлокотника правую руку Николсона. Встряхнул ее всего один раз, от души, и сказал: – До свидания. Мне надо идти.