Илья Шнейдер - Записки старого москвича

Пошли трамваи, открылись магазины и театры. В Петровском театре миниатюр Вертинский пел каждый вечер свою новую песенку об этих трехстах юнкерах и гробах:

С этим незнанием и непониманием он очутился за чертой революции, позднее оказался в Константинополе, где открыл ночной фешенебельный ресторан «Черная роза», с успехом конкурируя с такими же кабаками под названием «Я на бочке сижу», «Девятый вал», «Яр», «Московский кружок» и «Уголок Сарматова».

В 1924 году я был с Ирмой Дункан в командировке в Берлине и пошел посмотреть балетный вечер советской танцовщицы Девильер.

В антракте я прошел на сцену и вдруг увидал двигавшегося на меня Вертинского, одетого во фрак. В моем сознании мгновенно промелькнула вся перспективная цепь от возможного сейчас столкновения, препровождения в берлинский полицай-президиум и до провокационных действий последнего по отношению к советским гражданам. Но Вертинский, все же получивший впоследствии от меня наказание за нанесенное оскорбление, как ни в чем не бывало подошел ко мне, поклонился и спросил, давно ли я приехал. Он не рискнул подать мне руку, видя мою настороженность и недоумение, и, получив ответ, молча откланялся.

Сам Вертинский был достаточно умен, чтобы понимать обреченность того «общества», у которого его песенки имели такой успех, но вырваться из этого круга он не смог.

Однако 25 лет скитаний по земному шару научили его многому.

«Начиная с Константинополя и кончая Шанхаем, я прожил длинную и не очень веселую жизнь эмигранта, человека без родины… Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких стран, все, что я видел, все, чем восхищался, — я отдаю за один пасмурный, самый дождливый и заплаканный день у себя на родине!..» — писал он потом в своих воспоминаниях.

Во время Великой Отечественной войны Вертинский, будучи в Шанхае, проявил себя патриотом своей Родины, хлопотал о приеме его в советское гражданство и о разрешении вернуться в СССР.

В 1943 году мы сидели с художественным руководителем Всесоюзного гастрольно-концертного объединения композитором Игорем Ильиным в его кабинете, когда к нам ворвался один из администраторов.

— Вертинский уже приехал! — выпалил он, обращаясь к Ильину. — Он внизу. Разрешите товарищу Вертинскому раздеться у вас?..

И, получив утвердительный ответ, выскочил из кабинета и почти сейчас же появился опять, сопровождая Вертинского, одетого в светло-серое драповое пальто.

Вертинский был очень бледен, но весь сиял. Родина, Москва, старые друзья, знакомые лица, вновь обретенные больше чем через 25 лет, волновали и потрясали его. Увидав меня, он, позабыв и, видимо, зачеркнув все, помня лишь одну хорошую нашу дружбу, им же когда-то нарушенную, бросился ко мне, обнял меня и поцеловал. Я сам был взволнован и обрадован не меньше, чем он.

— Ведь мы же — друзья детства! — говорил он, объясняя эту сцену Ильину, и стал вспоминать нашу жизнь, проказы, ночные писания в «Комаровке», и вдруг осунулся, побледнел еще больше и сказал мне: — Ведь ты последний человек, получивший письмо от моей сестры, от Надюши… Скажи, сохранилось оно у тебя?

Сестра его покончила с собой весной 1914 года. С тех пор прошло 30 лет, и письмо, конечно, не сохранилось…

Вертинского знали и те, кто родился уже после Октябрьской революции, знали по патефонным пластинкам, проникавшим в большом количестве из-за границы в СССР. Знали по прежним пластинкам и старый его репертуар, ныне отброшенный, — всякие «Креольчики», «Сингапуры», «Ваши пальцы пахнут ладаном» и так далее.

Интерес к приезду Вертинского был очень велик. Его выступления концертное объединение пустило сначала закрытым порядком в клубах организаций и учреждений. Там были, конечно, и песенки, типичные для «безыдейного искусства», — «Последний ужин», «Мадам, уже падают листья» и другие, но, благодаря мастерству Вертинского и его исключительно выразительным рукам, вещи эти «щипали душу», как говорили сентиментальные слушатели. Зато в таких вещах, как «Чужие города», где он пел о переживаниях эмигранта, скитающегося без Родины, Вертинский был так искренен, что эти песни по-настоящему волновали.

В первые годы жизни в Москве Вертинский, приехавший с женой и маленькой дочкой, стал отцом еще одной девочки… Слова и музыку своих песенок Вертинский писал сам, и тут появилась новая его песня:

Этих двух ангелят, ставших потом драматическими актрисами и звездами советского экрана, хорошо теперь знают в нашей стране и за рубежом, так же как их мать, великолепную актрису, снимавшуюся в ряде фильмов.

Все свои последние годы Александр Вертинский прожил интересной и плодотворной жизнью. За исполнение роли кардинала в кинофильме «Заговор обреченных» он был удостоен звания лауреата Государственной премии.

Маяковский. — «Розовый фонарь». — Бальмонт и футуристы. — Встреча в Алуште. — Маяковский и гора Медведь. — У книжной витрины в Ташкенте.

Владимира Маяковского я впервые увидал, когда он шел по площади Маяковского, вернее, по той площади, которой почти двадцать лет спустя было присвоено его имя.

Он шел с непокрытой головой, медленными крупными шагами, выбрасывая вперед коленки, одетый в просторную и длинную неподпоясанную блузу, испещренную широкими оранжевыми и черными полосами. Одна щека его была исчерчена линиями какого-то футуристического рисунка. Это был тот ранний период в жизни поэта, период его увлечения футуризмом, с которым тогда носилось все общество, любившее, чтобы его иногда щекотали, пробуждая от безделья и сонливости.

Маяковский впоследствии сам называл эти «литературные школки» — «имажинистиками, футуристиками, акмеистиками…». Но уже тогда начиналась его борьба с красивостями декадентской поэзии.

Как раз в это время в пику кружку «Зеленая лампа», обосновавшемуся в помещении ресторана «Гранд-отель» и не имевшему даже отдаленного сходства с одноименным кружком пушкинской эпохи, мы, группа молодых журналистов, решили учредить газетно-журнальный кружок, для которого было выбрано не очень удачное название — «Розовый фонарь». Чтобы собрать необходимые средства, мы еще более неудачно надумали провести предварительно несколько вечеров кабаре под тем же названием — «Розовый фонарь», облагородив его программу привлечением литературных сил.