Илья Шнейдер - Записки старого москвича

В начале шестой, вербной недели поста к Красной площади с утра тянулись телеги с лесными материалами. Начинали строить сотни палаток для «вербного торга», который располагался от Исторического музея до храма Василия Блаженного, оставляя только широкую полосу мостовой вдоль Верхних торговых рядов для происходившего в последние три дня недели катания в «собственных выездах», колясках, каретах, кабриолетах и в больших ландо, взятых напрокат у Ечкина. Катанье тянулось от Красной площади по всей Тверской до Башиловки, где кучера заворачивали обратно. Извозчиков в этот медленно двигавшийся цуг не допускали. На Красной площади и дальше лошади шли тихим шагом, и только выехав уже на Тверскую, двигались живее, а в рысь переходили лишь за Садовой; зато, кому это требовалось, мог спокойно разглядеть всех купеческих невест Замоскворечья, которых с этой целью специально вывозили на вербное катанье.

Уже в конце Тверской и на подступах к Красной площади было трудно продвигаться сквозь толпы, в которых стояли и сновали торговцы с обтянутыми бархатом щитами в руках, где сидели насаженные на длинные булавки и накрученные из «синельки», золотой и серебряной канители, черти, повара, доктора, кухарки, горничные с бисерными глазками. В воздухе стоял треск и свист оглушительно трепетавших «тещиных языков», писк издыхающих «уйди-уйди», гудение картонных дудок и крики продавцов «морских жителей» — маленьких стеклянных уродцев, бешено вертевшихся, взлетавших и падавших в наполненных водой стеклянных трубках с отверстием, затянутым кусочком резины, на которую стоило только нажать пальцем, чтобы привести в неистовство «морского жителя». Над головами колыхались большие гроздья ярких воздушных шаров и колбас.

Около Исторического музея торговали пирогами, «грешниками», политыми зеленым маслом, мочеными сморщенными грушами, квасом в бочонках и подозрительно яркими водами в огромных графинах. Дальше начинались ряды палаток, торговавших главным образом сладостями: большими белыми и розовыми фигурными мятными пряниками, обливными и зажаренными в сахаре орехами, тянучками, помадками, халвой, нугой и рахат-лукумом, глазированными фруктами, тульскими и вяземскими пряниками, пастилой, медовыми коврижками, леденцами, изюмом, сушеными и свежими фруктами, маковками, косхалвой, вареньем и медом в больших бочках.

Торговали книгами, кустарными изделиями, птицами, золотыми рыбками, коврами и дорожками, картинами и гравюрами, кустарными скатертями, салфетками и полотенцами, зонтами и тростями, вятскими игрушками, «лукутинскими» шкатулками, искусственными цветами, гирляндами для икон, пасхальными яйцами и пучками красноватых прутьев вербы с серебряными пушинками и с зеленой брусничной веточкой…

За рядами палаток у Василия Блаженного было царство мороженщиков, с ящиком на двухколесной тележке или с кадкой на голове.

«Вербу» все ждали, на нее все шли, там ходили, толкались, утомлялись и, купив что-то ненужное или то, что каждый день можно было купить в соседнем с домом магазине, усталые, выбирались из толпы и, еле волоча ноги, возвращались домой.

После «вербы» доставали спрятанные на целый год деревянные пасочницы с вырезанными в них крестами и буквами «X В», покупали пакетики краски для яиц — пунцовую, желтую, васильковую, красную и «мраморную» в пачках; в посудных магазинах Мишина и Кузнецова выбирали розовые, голубые и белые фарфоровые абажурчики, чтобы в «великий четверг» донести из церкви до дома «святой огонь»; ходили на вынос плащаницы; в субботу с утра несли в церкви на блюдах святить завязанные в салфетки куличи и пасхи, а к ночи в новых нарядах, завитые, надушенные, выбритые и напомаженные, праздничные, — шли в церковь, к заутрене, и поздней ночью разговлялись за пасхальным столом, к которому готовились всю неделю.

Те, кто не делали творожную пасху и не пекли куличей дома, — заказывали их у Эйнема, Абрикосова и Трамбле, а шоколадные — у Крафта. Заказать пасху и кулич у Филиппова было равносильно тому, как если бы одевающаяся со вкусом дама купила себе готовую шляпку у Мюра и Мерилиза. У Филиппова закупала пасхи и куличи «публика попроще», а те, что «почище», загодя заказывали там только «бабы», то есть высокие, в аршин и выше, куличи с тем же сахарным барашком на подставке из сахарной зеленой травки и с маленьким стягом из розового или голубого шелка, воткнутого на золотой палочке в облитую застывшим сахаром и убранную цукатами голову «бабы».

В окнах магазинов висели гирляндами и лежали грудами пасхальные яйца — шоколадные, сахарные, картонные и деревянные, атласные и бархатные, стеклянные, золотые, серебряные и из драгоценных камней. Отечественные «Бенвенуто Челлини» месяцами работали над каким-нибудь драгоценным яйцом, которым царь должен был похристосоваться с царицей.

В год войны царь подарил жене платиновое яйцо, сделанное в виде пушечного снаряда, установленного в центре площадки, соответственно оформленной военными атрибутами.

В первые дни пасхи по домам разъезжали визитеры и приходили за целковым поздравить с праздником местные городовые, почтальоны и домовые дворники.

На тротуарах под ногами хрустела цветная яичная скорлупа и осколки бутылок из-под «монопольки»; в участках отсыпались подобранные на улицах пьяные; отъевшиеся лихачи снисходительно предлагали «прокатить на призовой»…

Пасха кончалась, и начиналась красная горка — пора венчаний и свадеб, на которые в течение всего великого поста налагался запрет. От Ечкина брали белую с золотом карету для «молодых», обитую внутри белым же атласом, и обыкновенные черные кареты для родных и гостей. Жених заказывал большой букет из белых живых цветов в порт-букете с кружевами для невесты. Покупали флер д’оранж из воска для четы и шаферов и аршин розового атласа, на который встанут у венца молодые, и в семье возьмет верх тот из них, кто первым вступит на этот кусок атласа, распростертый перед алтарем.

Для свадьбы, если ее не справляли дома, нанимали «зал» с оркестром для танцев и с ужином на сотню приглашенных гостей по десять, пятнадцать, а то и по двадцать пять рублей «с персоны». Обычно свадьбу шумели в особняке обедневшего князя Волконского, сдавшего свой дом в аренду.

В эти же дни начиналась «дешевка». В старых, разваливающихся, но всегда оживленных Солодовниковском и Александровском пассажах, в Голофтеевской галерее, выходивших на Петровку, Неглинный и Кузнецкий мост (там, где теперь сквер и часть Мосторга), в новом, но всегда пустынном Петровском пассаже, в затхлых, не посещаемых Постниковском на Тверской и Лубянском пассажах, в Верхних рядах (ГУМ) и во всех галантерейных, мануфактурных, обувных, одежных, писчебумажных, книжных, хозяйственных и всяких других московских магазинах открывалась «дешевка», то есть торговля по якобы сильно сниженным ценам. На прилавки вываливалась вся гниль и заваль, все подмокшее, выгоревшее на витринах, вышедшее из моды, залежавшееся, бракованное, не проданное в минувшие осень и зиму, а заодно с этим и новые товары по обычным, но будто бы резко сниженным ценам.