Илья Шнейдер - Записки старого москвича

Припекало солнце. Приходило лето… На Болоте шумел ягодный торг и стояли сладкие запахи малины, ананасной клубники, смородины и крупной, почти черной владимирской вишни, уложенной в решетах круглыми, ровными рядами. В трактире Тестова половые с полотенцами в руках, в белых русских рубахах и штанах бесшумно летали, разнося ледяную водку и горячие растегаи с вязигой и свежей икрой. Из Обжорного переулка за «Лоскутной» гостиницей несло тяжелым запахом жирного варева…

Москва белокаменная, златоглавая, хлебосольная… «Там русский дух, там Русью пахнет!»…

Казалось бы, так… Чтобы прокормить Москву, русские купцы везли в город гужом и железными дорогами в бочках, корзинах, в мешках и навалом всякую снедь и припасы. Муку, крупы и масла́ покупали у Егорова в Охотном. Мясо, дичь и зелень у Лапина. Рыбу и икру у Бараковых. Соленья, грибы, маринады, моченые яблоки и арбузы у Головкина, притулившегося рядом с рыбниками Бараковыми в узеньком проходе за Параскевой-Пятницей. Водками, настойками и наливками торговали фирмы Петра Смирнова, Синюшина и Смородинова. Пивом славились «Карнеев, Горшанов и компания». Фруктовыми водами, сельтерской и содовой поили Ланин и Калинкин. Закуски, фрукты, бакалею брали на Тверской у Елисеевых, Белова и Генералова. Чай и сахар покупали в магазинах Сергея Перлова и «Бр. К. и С. Поповых». Огневой сушкой овощей, белевской яблочной пастилой и глазированными фруктами владел Прохоров. Хлебами, баранками, калачами и сухарями торговали булочные Филиппова и Чуева. Молочными товарами — Чичкин и Бландовы.

Утробу Москвы питало русское купечество… Но громадными московскими фабриками и заводами владели Гужон, Густав Лист, Вогау, Бромлей, Циндель, Дангауэр. Оба универмага принадлежали Мюру и Мерилизу (ЦУМ) и английской фирме Шанкса. Торговлю готовым платьем крепко держали в своих руках магазины австрийской фирмы Мандля. Шляпы и перчатки покупали только у Лемерсье и Вандрага. Дорожные вещи — у Кордье. Белье — у Альшванга. Золото, серебро и бриллианты — у Фаберже и Фульда. Часы у Буре и Габю. Фраки заказывали у Деллоса. Хрусталь выбирали у графа Гарраха. Художественные произведения — у Аванцо и Дациаро. Гнутую мебель — у Кона. Книги — у Вольфа. Ноты — у Юргенсона. Музыкальные инструменты — в магазине «Юлий-Генрих Циммерман». Рояли и пианино делала фабрика Беккера. Велосипеды покупали у Лейтнера в Петровских линиях. Металлические изделия — у братьев Брабец. Вся Москва глотала пилюли, порошки и микстуры Феррейна, Келлера, Матейссена и Эрманса. Парфюмерию выбирали у Брокара и Ралле. Французские фирмы Коти, Пивер, Убиган и Герлен наводнили Москву флаконами своих духов. Модные запахи «L’origán» Коти, «Ouelgue fleurs» Убиган и «Rue de la Paix» Герлена кружили головы. Пудру брали только в черных коробках «Парижского института красоты» или в усыпанных пуховками желтых коробках Коти. Кондитерскими изделиями торговали Эйнем, Сиу, Трамбле, «Флей», Яни. Шоколад покупали у Крафта, и им заполонили Москву швейцарские фирмы Гала-Петер, Кайе и Сюшар. Кофе брали у Форштрема, диетические хлебцы, крендельки, штрудели и «хворост» — у Бартельса на Кузнецком. Вина — у Депре, Леве и Арабажи. Папиросы и табаки курили фирм Габай и Шапшала.

И что всего удивительнее — все товары эти были в большинстве своем из русского сырья и сделаны русскими руками.

Невольно вспомнишь Белинского: покажите русскому человеку хоть Аполлона Бельведерского, он не сконфузится и топором и скобелью сделает его вам из елового бревна, да еще будет божиться, что его работа настоящая, «немецкая».

Магазины в центре назывались «А ла туалет», «О бонер де дам», «О бон марше», «А ла гурме», «Город Лион», «Город Ницца», «Парижский шик», «Венский шик». На открытках было напечатано «Carte postale», в почтовых отделениях белели надписи «Post restante», в магазинах сверкали стеклянные таблички — «Prix — fixe», конные состязания в манеже назывались «Concours hippique». Концерты пианистов — клавирабендами, балетные вечера — «Soirée horeographique», утренники — «матинэ». На вывесках портных было написано — «Tailleur», на парикмахерских — «Coiffeur», и фирмы эти носили названия «Франсуа», «Поль», «Базиль».

Продавщицы в магазинах с французскими галантерейностью и прононсом называли покупателей — «месье» и «мадам». Телефонами Москвы владела шведская фирма Эриксон. Трамваями — Бельгийское акционерное общество. Театральную площадь мостили брусчаткой, привезенной из Швеции. Золотые буквы над подъездами гостиниц блистали названиями: «Дрезден», «Мадрид», «Лувр», «Париж», «Лондон», «Марсель», «Сан-Ремо», «Люкс», «Альпийская роза». В ресторанах русский официант спрашивал у русского посетителя:

— Прикажете из «пла-де-жур» или «а-ла-карт»?

В меню стояли супы: протанье, жульен, консоме, пейзан, блюда беф-бризе, шницеля, антрекоты, лангеты, эскалопы, штуфаты, фрикассе и т. д., и т. д… Подавали французские булки, парижские батоны, венскую сдобу, английские кексы. В кафе предлагали прохладительные напитки — оршад, кофе-гляссе, оранжад, мазагран…

И как часто в «меню» все эти заморские названия превращались в сологубовскую «курицу с рысью»…

Терминология ресторанной кухни, крепко въевшаяся в быт, благополучно перемахнула и через вал революции, соскользнув в нашу жизнь, но один горький шутник, не терпящий остатков ненужной иностранщины, выпив приличное количество смешанных напитков в «Коктейль-холле», предложил переименовать его в «Ерш-избу»…

Дворянско-купеческая Москва жила, объедалась, опивалась, почесывалась, бездельничала, отсыпалась, веселилась, богатела и разорялась…

И вдруг в далекой Сибири на Ленских приисках разыгралась кровавая трагедия… Москва забурлила, всколыхнулись московские рабочие окраины, насторожилось купеческое и мещанское Замоскворечье, притихли аристократические кварталы Поварской, Пречистенки и арбатских переулков.

В ответ на убийство сотен ленских горняков объявили забастовки сотни тысяч рабочих России. По всей стране прокатилась волна сходок, стачек, демонстраций, арестов, ссылок. Потом все как бы затихло, замолкло…

Опять благовестили монастырские колокольни, гудели соборные, звонили в церкви «на Курьей ношке», что на Большой Молчановке, у Спаса на крови, в Николо-Болвановском, в Спасо-Песковском переулках, в Варсонофьевском, где на церковном дворе лежала ушедшая в землю плита над прежней могилой Бориса Годунова. Тихий звон плыл из-под листвы Кремлевского сада, там под древней стеной прижались церквушки «Нечаянной радости» и «Утоли моя печали»…

Москва входила в колею, разъезженную старой российской телегой, которая давно уже скрипела, трещала, разваливалась под чужим и своим игом. Москва затихла, успокоилась.