Ким Мишель Ричардсон - Книжная дама из Беспокойного ручья

Я коснулась руки малышки, в глазах стояли слезы. Друзья уходили один за одним. Стало больно от подбирающегося одиночества. За все девятнадцать лет моего существования еще ни один житель города, ни одна набожная душа, вообще никто даже не поздоровался со мной и мне подобными страдальцами, не пригласил в церковь или домой. Зато при первой же возможности люди отнимали последние капли радости, наполняя наши сердца ненавистью и горем. Складывалось впечатление, будто «василькам» запрещали дышать тем же самым воздухом, который даровал им любящий Господь, они были недостойны и толики того, что досталось от Него мельчайшей лесной твари. Я была никем в их мире. Ничем. И в угасающем взгляде Ангелины читалась эта неписаная истина для меня и ее дочери, которая гласила, что в конечном итоге малышка окажется в полном одиночестве и умрет в холодных объятиях самой себя. Одиночество. От столь суровой действительности сердце едва не разрывало грудь, больно отдавая в голове.

Хани извивалась, кричала. Я взяла ее малюсенькую ручку и погладила синие пальчики.

Ей придется пройти через все страдания, причем в одиночку. Ощутить на себе гнев всего человечества и отчаянную беспомощность. Она заслуживала любви и ласки, на которую люди из белого мира так скупы.

– Прошу тебя, Василек. Пообещай стать ее матерью. – Мама? Я? – Пожалуйста, помоги малышке. – Ангелина покачала головой, на лбу выступил пот. – Господь всемилостивый, молю тебя… принять в царствие свое эту рабыню божию.

– Т-с. Не нужно никого звать. – Без моей защиты она понесет непосильный груз ответственности, став последним «васильком» на планете, что сулит травлю и побои. – Я позабочусь о ней и буду любить ее, как тебя. Обещаю. – Эти слова сами вырвались наружу из самых потаенных мест моей истерзанной души и исстрадавшегося сердца. Я поклялась Богу оберегать этого ребенка от ненависти и отвращения, сеявших горе и страдание в семьях «васильков». – Обещаю.

Этот злополучный круг разомкнется на Хани. Я закрыла глаза и уверенно заявила об этом Богу и всему человечеству. Она поцеловала мою руку и прижала ее к бледной влажной щеке. Я ответила тем же и слегка накрыла ладонью дочку.

– Он… немного порвался после удара Вилли. – Ангелина указала пальцем на журнал. Дыхание участилось, ее всю трясло, но на лице по-прежнему оставалась скромная нежная улыбка.

Я забрала журнал, коим оказались «Советы домохозяйки» . Порванная обложка с красивой брюнеткой, читающей книгу, лежала на полу с кровавым следом от ноги Вилли . Рядом валялись остатки куклы из кукурузной шелухи, которую когда-то смастерила Ангелина.

– Все всегда можно склеить и подшить. – Я с трудом улыбнулась.

– Почитаешь мне?

– Да, конечно.

– Прочти нам про маму со счастливым ребенком. Мы с Хани хотим послушать.

Я открыла журнал на той странице, где была закладка, и увидела фотографию красивой женщины в стильном весеннем платье и белых туфлях. Она сидела в роскошном кресле-качалке и что-то читала пухлой довольной малышке в гофрированном платьице, держащей в руках дорогую куклу с похожей одеждой. Эта девочка никогда не узнает о наших суровых землях, не познает голод и уж точно не умрет от истощения. И мама всегда будет с ней рядом.

– «Когда у тебя счастливый ребенок».

– Хочу, чтобы ты знала грамоту, которой меня обучала твоя новая мама. И прочитала все книжки, когда вырастешь. – Она нежно взглянула на меня, поцеловала ребенка и закрыла глаза.

Я осторожно провела ладонью по щеке и подбородку, чтобы отложить в памяти образ Ангелины. Она закашляла. Я почитала пять минут, время от времени переводя взгляд с журнала на ее бледное скорченное от боли лицо и мирно спящую дочку с засохшими на губах каплями грудного молока.

Хотя она и была «васильком», внешне никак не отличалась от других грудничков, отдыхающих в объятиях матерей, однако с возрастом ей придется столкнуться суровой реальностью, предъявляющей претензии ко всем, у кого не белый цвет кожи.

Я почитала еще пять минут и уже стала запинаться, но всеми силами, сквозь слезы, старалась выдавить из себя оставшиеся предложения, пока шестнадцатилетняя Ангелина Моффит увядала на глазах. Она прервала рассказ кашлем, сказав слабым, хилым голоском:

– Нам очень нравится, когда ты читаешь.

– И я без ума от этого занятия. Я люблю тебя, Ангелина.

– Какие прекрасные слова, прямо как небеса. – Нащупав мою руку, она взялась за нее, поднесла к губам и прижала к подбородку. – Хочу, чтобы ты перечитала все книжки на свете и стала очень умной девочкой, – шептала она спящей дочке.

Я продолжила, пока ее хватка не ослабла, и пару мгновений спустя язык уже вовсе не поддавался контролю. Мои заплаканные глаза встретились с ее безвозвратно угасшим взглядом.

Журнал соскользнул на пол. Из губ тихо вылетали молитва за молитвой, обращенные к Богу, от которого я не так давно отреклась, с просьбой вернуть Ангелину, но они безнадежно разбивались о стены, украшенные газетами, предвещая разлуку.

– Господи… – Я яростно лупила матрас, раскачивающий мать с ребенком. Во все стороны летела солома. Малышка закричала от страха, но вскоре успокоилась.

Я легла рядом, прижавшись к Ангелине, и, обняв их обоих, громко зарыдала. Мой внутренний мир, иссохший от душевной боли, страданий и горя, стал постепенно заливаться слезами агонии, в которых утопали самые потаенные углы моей души.

Я долго лежала на кровати Моффитов и смотрела в окно, предавшись унынию, а потом стала вспоминать песню, которую отец пел у кровати больной мамы.

Закончив припев, я аккуратно поправила прядь волос, упавшую Ангелине на щеку. Что-то прожужжало рядом, нарушив грустную тишину. Первая муха приземлилась на подоконник и, подергивая тощими черными лапками, стала подбираться к ее телу. Я возмущенно прогнала насекомое прочь. Но следом прилетела вторая, хищно поблескивая своими мерзкими глазками. Пришлось прихлопнуть голодное создание.

Ребенок заплакал. Я вскочила и поспешила взять его на руки. Что мне с ним делать? Еще и «василек»…

Накрыв Ангелину стеганым одеялом, я вышла на крыльцо и, не прекращая качать малышку, села на ступеньки. Ветер в такт колыбельной раскачивал тело висевшего на дереве мистера Моффита. Веткой выше уселся кардинал и беззаботно затянул свою нежную песню, рассыпая трели о величественные горы.

Усилием воли я заставила себя отвернуться. В старину верили, что появление этой птицы символизировало поцелуй Смерти, и впервые в жизни я отчасти поверила в это суеверие.