Харлан Эллисон - Мягкая обезьянка

Даже алюминиевые банки, которые Энни насобирала на продажу, — все они до сих пор лежали в большой блумингдейловской сумке у самой стены здания. Вырученных денег хватило бы на ужин.

Она выдвинулась из укрытия, чтобы подобрать свои пожитки, и увидела мужчину в тёмно-синем кашемире — того, кто удерживал Бидди, пока в несчастного вливали «Драно». По этой же стороне улицы, где находилась Энни, через три магазина, стоял убийца, наблюдая за действиями полицейских, наблюдая за копировальным центром, наблюдая за скоплением народа. Наблюдая за ней. Пощипывая отросшую щетину на подбородке.

Энни сделала шаг назад. Голос сзади сказал:

— Ну-ка, дамочка, убирайся отсюда нафиг! Мешаешь бизнесу.

И в спину ей уткнулось что-то острое.

Энни испуганно оглянулась. И увидела владельца галантерейного магазинчика, мужчину в сером шерстяном костюме в тонкую полоску, причудливого покроя, с лацканами, что хорошо сочетались с ушами «бизнесмена», и пламенно-страстным платком, который багряным озарением взметнулся из нагрудного кармана. Галантерейщик колол её в спину деревянной вешалкой-плечиками.

— Шевелись! Вон отсюда! — произнёс он таким тоном, что от покупателя мигом бы схлопотал пощёчину.

Энни ничего не ответила. На улице она ни с кем не разговаривала. Никогда. На улице — молчание. «Пойдём, Алан. Нам с тобой хорошо вместе. Не плачь, родной мой».

Она вышла из дверей, стараясь быть незаметной. Услышала резкий, пронзительный свист. Человек в кашемировом пальто увидел её; он свистел, подавая сигнал кому-то выше по 51-й улице. Энни заспешила прочь, бросив взгляд через плечо, и обнаружила, что синий «олдсмобиль», припаркованный вторым рядом, подался вперёд. Кашемировое Пальто, проталкиваясь сквозь толпу, спешил к ней, как к поезду на станции метро в час пик.

Энни без раздумий ускорила шаг. Когда ткнули в спину и обратились прямо к ней... Она испугалась, потому что её вынуждали приотворить раковину и отреагировать. Но идя по своей улице, идя быстро, став частью людского потока, она вернула себе спокойствие. Энни знала, что нужно делать. Просто быть самой собой.

Энни инстинктивно сделала себя крупнее, шире, выдвинула в стороны драные локти, вздувая грязное пальто, походка у неё стала неверной, и — появилась возможность бегства. Брезгливые покупатели и бизнесмены в костюмах отшатнулись, подавая пример — им претило соседство старой чернокожей бомжихи, — поворачиваясь боком и молясь, чтобы она не задела их одежду, которую совсем недавно привели в порядок в химчистке. Красное море расступилось, открывая путь к спасению, а затем воды сомкнулись, задерживая тёмно-синего Кашемира. Но «олдс» приближался быстро.

Энни свернула на Мэдисон, направляясь к центру. На пересечении с 48-й шло строительство. На 46-й имелись хорошие закоулки. На 47-й Энни был известен вход в подвал почти сразу за углом. Но «олдс» приближался быстро.

Светофор позади неё сменил цвет. «Олдс» пытался проскочить перекрёсток, но — это была Мэдисон. Толпа уже начала переходить дорогу. Машина остановилась, со стороны водителя опустилось стекло, выглянуло лицо. Глаза следили за передвижением Энни.

Начался дождь.

Словно чёрные грибы, внезапно выросшие из бетона, на тротуаре расцвели зонты модной марки. Ленивая река пешеходов ускорилась, и Энни тут же исчезла. Кашемир вышел из-за угла, посмотрел на «олдс», и рука в окошке яростным жестом указала влево. Мужчина поднял воротник и, протискиваясь через толпу, бросился вниз по Мэдисон.

На тротуаре успели появиться лужи. Кожаные туфли мужчины моментально промокли.

Он видел, что Энни сворачивает в тупик за магазинчиком, торгующим мелочёвкой («Все цены не выше $1.10!!!»); видел, как она быстро юркнула вправо; видел даже сквозь дождь и толпу, за полквартала; он видел!

Так куда же она подевалась?

Тупик был пуст.

Пространства немного, кругом кирпич, глубины хватает лишь для размещения большого мусорного контейнера да пары дюжин мусорных урн; по углам — обычные кучи хлама. Нет ни пожарной лестницы, висящей так низко, что сумеет дотянуться и старуха-побирушка; ни погрузочной платформы; ни дверных проёмов, в которые проглядывался бы хоть малейший доступ — все имевшиеся были замурованы бетоном либо заварены листовой сталью; ни входа в подвал с ведущими вниз ступеньками; ни люков на виду; ни открытых окон — ни даже разбитых окон, до которых можно допрыгнуть; ни груды ящиков, пригодных на то, чтобы за ними спрятаться.

Тупик был пуст.

Видел же, как она сюда входила! Знал, что она сюда вошла и не могла выйти! Глаз не спускал, пока бежал ко входу в тупик. Она где-то здесь. Не так уж трудно вычислить, где именно. Мужчина вытащил кольт «Полис позитив» тридцать восьмого калибра, который ему нравилось с собой таскать, поскольку он тешил себя иллюзией, что если использует револьвер в том или ином тяжком преступлении, а потом избавится от ствола, чтобы не спалиться, то полиция, выясняя происхождение оружия, выйдет на копа в Тинеке, штат Нью-Джерси, у которого оно три года назад и было стянуто, когда тот лежал в стельку пьяный в задней комнате польского клуба.

Мужчина обещал себе, что не будет с ней торопиться, с этой старой немытой ленивой обезьяной. Его тёмно-синий кашемир уже пах мокрой псиной. А дождь не ослабевал; теперь он припустил как из ведра, падая сплошной завесой.

Шагнув глубже во мрак, мужчина попинал кучи отбросов и удостоверился, что урны полны доверху. Она где-то здесь. Не так уж трудно вычислить, где именно.

Тепло. Энни ощущала тепло. Держа покалеченную куклу у груди и опустив веки — почти как тогда в квартире на углу 101-й улицы и Первой авеню, куда явилась социальная работница, которая пыталась втолковать нечто странное про Алана. Энни не понимала, что имела в виду женщина, твердившая: «мягкая обезьянка, мягкая обезьянка» — какой-то учёный что-то там открыл. Для Энни в этом не было никакого смысла, и она продолжала укачивать малыша.

Энни сохраняла неподвижность в своём убежище. Отогреваясь в тепле. «Тебе хорошо, Алан? Нам очень уютно, правда ведь? Давай полежим тихонечко, пока не уйдёт эта соцработница. Да, вот так, тихо-тихо». Она услышала грохот поваленной урны. «Никто нас не найдёт. Ш-ш-ш, родной мой».

Когда мужчина, выставив револьвер перед собой, приблизился к охапке деревянных реек, прислонённых к стене, ему стало ясно, что ими загорожен дверной проём. Негритянка затаилась там — он знал это. Наверняка. Не так уж трудно было вычислить. Ей больше негде прятаться.

Он быстро подошёл, повалил доски в сторону и бросился к тёмному проёму. Глухо. Стальная дверь. Запертая.

Дождь струился по его лицу, прилепив волосы ко лбу. Он чувствовал запах своего пальто, а туфли... о них лучше и не думать. Кашемир огляделся. Оставалась только громадина мусорного контейнера.