Седжал Бадани - След сломанного крыла

Джия переводит взгляд с матери на отца и обратно.

— Ты наняла детектива? — спрашивает она, взяв в руки пачку снимков. — Это ты следила за мной? — она встает с места. Снимки падают на пол и рассыпаются веером. — Знаешь, что ты наделала? — по ее лицу струятся слезы. — Я была никем, пока Адам не заметил меня. Самая лучшая школа, самая лучшая жизнь, которую ты мне устроила… Я ненавижу все это. Адам… — она нервно сглатывает слюну, стараясь выговаривать слова четко. — Он сделал меня популярной. У меня появились друзья. Меня стали уважать! А теперь… — Джия вытирает слезы. — Все ненавидят меня, мамочка. Ну что, ты счастлива? Ты получила то, что хотела?

— Никогда я этого не хотела, — произносит Марин, глядя в лицо дочери. — Я сделала то, что считала лучшим для тебя. Ты хоть понимаешь, что могло случиться с тобой? Ты портила себе жизнь, а я спасла тебя.

— Нет! Из-за тебя моя жизнь погублена. Я ненавижу тебя. Я так тебя ненавижу!

Не ожидая ответа, Джия взбегает вверх по лестнице в свою комнату.

Марин смотрит на свое отражение в зеркале в ванной и не узнает себя. События дня истощили ее. Она опирается на полочку перед зеркалом — сейчас это единственное, что поддерживает ее. Джия заперлась в своей комнате. Когда Марин попыталась войти к ней, Радж попросил оставить его ребенка в покое, а потом ушел к себе.

Она слышит, как муж готовится ко сну. Втирая лосьон в свои сухие руки, Марин выходит из ванны.

— Нам нужно обсудить возвращение Джии в школу в понедельник, — говорит она, сняв халат и оставшись в атласной пижаме.

— По-твоему, сейчас это самое главное? — спрашивает Радж. Он откладывает книгу, которую читал в постели, и поворачивается к Марин. — Нет ничего важнее того, когда она вернется в школу?

— А что же может быть важнее? — Марин проскальзывает под одеяло, радуясь королевским размерам кровати, которые позволяют им лежать достаточно далеко друг от друга. — Мы же договаривались, что она не будет ходить туда только неделю.

— Это было до того, как она узнала, что ты сделала, — говорит Радж. И решив, что расстояние между ними все-таки слишком мало, встает с постели и мерит комнату шагами. — До того, как ты предала ее.

Однажды Марин случайно услышала, как Брент говорил Трише, что в Америке преуспевают только самые лучшие. Выживают самые умные, остальные остаются за бортом. Марин не собирается оставлять свою дочь за бортом.

— А что бы ты сделал? — спрашивает она, холодно глядя на мужа с дальнего конца кровати. — Дал бы ей утонуть?

— Тебе надо было посоветоваться со мной, — произносит Радж с нарастающей яростью в голосе. — Она и моя дочь тоже.

Марин разражается смехом. До нее наконец доходит, в чем тут дело.

— Суть не в том, что я сделала, а в том, что ты сам до этого не додумался, — слова ее отца звучат у нее в ушах — слова, которые он повторял всякий раз, когда она приходила домой из школы не с самой высокой оценкой: «Все люди — соперники друг другу. Волки. Ты будешь лучшей только тогда, когда будешь лучше всех остальных». — Мне не нужна за это награда, возьми ее себе. Только не притворяйся, что сражаешься со мной из-за того, что якобы я ее предала. Я спасла ее!

— Кто ты такая? — спрашивает Радж, в ужасе глядя на Марин. — Неужели ты думаешь, что мне нужны почести? Неужели думаешь о каких-то наградах? — он вздыхает: — Я говорю о том, что наша дочь доверяла нам. Что она верила в нас. Она страдает, а ты заставляешь ее страдать еще больше.

Марин, уставшая от разговоров, решает принять как факт, что они стоят по разным сторонам пропасти и ни один из них не может перебраться к другому. Она кутается в халат.

— Я буду спать в комнате для гостей.

— Это и есть твой ответ? — Радж загораживает ей дверь.

— Отойди! — Марин говорит себе, что надо успокоиться и дышать глубоко. Никогда за годы замужества она не боялась Раджа. Никогда не верила, что он может повести себя, как ее отец. Но сейчас, в пылу спора ею овладевает страх, и она ненавидит себя за это. — Отойди сейчас же!

— Нет, пока мы не закончим разговор, — ничего не ведая об охватившем ее страхе и его причине, Радж не двигается с места. — Ты должна все мне объяснить.

— Ничего я тебе не должна, — Марин хватается за ручку двери, готовая броситься в открытую дверь или, если придется, на мужа. — Мне надо немного поспать, чтобы я могла думать. Я слишком долго оставляла свою работу без присмотра, пока возилась с нашей дочерью. Если хочешь помочь, займись ею, проверь, чтобы она сделала уроки за все дни, которые пропустила.

Марин рвет на себя дверь, и Радж вынужден отступить, чтобы она не ударила его дверью. Он отходит в сторону и смотрит ей вслед.

Я продолжаю работать, прихожу вовремя и надолго остаюсь после того, как мой рабочий день закончен. Пациенты уже узнают меня. Молодые пациенты, восстанавливающиеся после химиотерапии и жаждущие разнообразить больничные будни, обращаются ко мне по имени. Я провожу с ними много времени, посвящая их в тонкости фотографирования и пытаясь отвлечь, как только могу.

После памятного разговора мы с Дэвидом проходим мимо друг друга, не останавливаясь, как прежде, чтобы поболтать или вместе перекусить. Я сама этого добивалась, но теперь такое положение вещей задевает меня сильнее, чем я предполагала. Вот сейчас я разговариваю с медсестрой об одном маленьком пациенте, и он проходит мимо, и даже в людном коридоре мы оба кожей чувствуем присутствие друг друга.

— Доктор, — останавливает его медсестра, — можно вас на секунду?

— Конечно, — отвечает он спокойно, кладет карту пациента на стол медсестры и подходит к нам.

Мы киваем друг другу, а медсестра задает ему вопросы относительно пациента. Все это время я чувствую, что он смотрит на меня, наблюдает за мной. Медсестра не ощущает напряжения между нами, она просто благодарит его за то, что он уделил ей время.

— Соня, у тебя есть свободная минутка? У правления появились новые предложения, и мне нужно обсудить их, — говорит Дэвид.

Он лжет, я уверена. Но если я откажусь, это будет выглядеть странно.

— Разумеется.

Дэвид смотрит на часы:

— Мне нужно зайти еще к одному пациенту. Давай встретимся в моем кабинете в три часа.

Медсестре он дарит теплую улыбку:

— А вы сможете закончить разговор, который я так грубо прервал.

— Это я окликнула вас, — говорит медсестра, проглотив наживку. Мне хочется закатить глаза, но я удерживаюсь от этой детской гримасы. — Еще раз спасибо, доктор.

— Подойдешь через пятнадцать минут, Соня? — спрашивает Дэвид.

— Да.

Я прихожу раньше него. Когда я стучу, мне никто не открывает, поэтому я жду перед дверью, расхаживая взад-вперед. Я напоминаю себе, что у него нет никакой власти надо мной, что бы там я ни рассказала ему.