Луи Арагон - Орельен. Том 2

Нет, это невозможно. Это не она. Он постарался скрыть следы преступления, сокрушенно оглядел свои грязные руки. Надо бы сначала их помыть. У дверей позвонили снова. Она ждет, она в нетерпении. Это уж чересчур. Но поскольку это не она… Орельен отпер дверь и увидел на пороге Блеза Амберьо.

— Не тех женщин бойся, с которыми спишь, а тех, с которыми не спишь: от них все беды…

После этого афоризма, изреченного художником, в комнате воцарилось гнетущее молчание.

Оба они сидели у камина в надвигающемся сумраке, сидели ссутулясь, глядя на веселую игру огня. Вот уже целый час или около того они говорили, не умолкая. Обоих давило бремя, которое казалось еще тяжелее оттого, что кончался год. Сначала дядя Блез пытался было хорохориться, лукавить, делал вид, что забрел к Орельену случайно, без цели, словом, от нечего делать. Однако вскоре пришлось бросить игру и выложить всю правду. Хотя Орельен и понимал, что дядя явился к нему неспроста, но этого он уж никак не ожидал: ему казалось невероятным, что Береника виделась с художником, тайком от него. Почему, зачем? Выходит, Блез пришел по ее поручению. Дядя виделся с ней и не раз. И это в те дни, когда с ней никак не удавалось встретиться ему, Орельену, из-за Бланшетты… Во всяком случае, она старалась уверить, что из-за Бланшетты… Она пожелала увидеть Блеза. Назначила ему свидание. И долго с ним разговаривала. Сказала ему то, что скрывала от Орельена. Приходила к Блезу вторично. Взяла его в поверенные. Его, Блеза. Дядю Блеза. А тем временем Орельен умирал от тоски…

— Послушай, мальчик… Только ты не расстраивайся… Плевал я на чужие дела, в жизни в них не вмешивался. Ну, скажи сам, хоть раз я к тебе с чем-нибудь таким приставал? Нет. Вот видишь. Это сама она захотела. Я же не знал, что дело серьезное. И с твоей и с ее стороны. Когда я услышал, о чем идет речь, я сразу ей заявил: нет уж, увольте. С меня хватит!

Старик не знал, как приступить к рассказу. Его даже в жар бросило. Молча он покусывал свои пышные усы. Из его довольно туманных объяснений получалось, что Береника… да, Береника поручила ему, дяде Блезу, сказать Орельену, что она его не любит.

— Ты что нос повесил? Все это не так… Неужели мне тебе повторять… Послушай, как было дело, а то, чего доброго, у тебя создастся ложное представление.

К чему наводить туман?

— С вашей стороны очень мило, дядя, пытаться позолотить пилюлю… Ослабить наносимый вами удар… но зачем? Я вас и так внимательно слушал… Вы выразились совершенно ясно… А детали ровно ничего не меняют…

— Как же так! Как же так! Во-первых, когда она говорит, что тебя не любит, я ей не верю.

— Но она говорит! По-моему, это больше чем достаточно.

— Какой ты, сынок, легковерный, ей-богу! Ну сказала, а что это доказывает? Сказала, чтобы я тебе передал, потому что сама сказать тебе не решается… Если бы она тебя не любила, почему бы ей самой тебе не сказать?

— Значит, вы ей не верите? И пришли мне об этом сообщить?

— Не строй такой физиономии, мальчик! Да ты на меня сердишься! Правильно Марта говорила…

— Ах, так! Тетя вам говорила!

— Да не злись ты! Я был не в себе, ходил как затравленный. Приятное, нечего сказать, поручение. Но Береника клятву с меня взяла… Тогда я и подумал, что если я тебе не открою глаза, ты можешь глупостей натворить, ведь муж ее здесь…

— Какую она с вас клятву взяла?

— Ты же сам знаешь, я же тебе говорил… Неужели тебе приятно слушать такие вещи?

— Что она меня не любит? Она взяла клятву, что вы скажете это мне? А все прочее — ерунда. Все прочее клятвы не требовало… И, однако, вы ей не поверили… не поверили, дядя Блез, и пришли мне сообщить и о том и о другом. Представьте, и я не верю. Да, не верю. Она меня любит. Говорю вам, она меня любит. Или я сумасшедший, или она меня любит.

Орельен встал с места, прошелся по комнате, взял полено, бросил его в огонь и снова сел, словно в театре, словно желая насладиться зрелищем пламени, жадно набросившимся на новую жертву. Снова воцарилось молчание, его нарушил Блез:

— Послушай, что я тебе скажу… Словом, у меня создалось такое впечатление… что…

Он покусал кончик уса.

— Какое?

— Так вот… в первый раз, когда мы с ней увиделись в кафе, она, видишь ли, пыталась бороться… искала защиты, боялась сама себя, ну и выдумала хитрый план и решила осуществить его моими руками… Ясно?

— Пока еще нет.

— Слушай внимательно. Сама она до того была уверена в своей любви к тебе, что ей требовалось сказать кому-нибудь вслух, что она, мол, тебя не любит… Не тебе, конечно, потому что она боится причинить тебе боль.

— Боится причинить боль! И послала вас сюда!

— Да вовсе она меня тогда, в тот первый раз, никуда не посылала. Ей, повторяю, нужно было с кем-нибудь поговорить… с кем-нибудь, не с тобой, конечно… Дома, правда, есть кузина… но не с ней же на такие темы разговаривать. А послала она меня в нашу вторую встречу, уже после покушения на самоубийство мадам Барбентан.

— Но сказала-то она при первой встрече, что меня не любит?

— Сказала… Только как бы тебе получше объяснить? Я ей не поверил…

— А теперь, значит, верите?

— Да нет, да нет! Я же тысячи раз говорил — не верю.

Старик совсем запутался. Но Орельен не спешил прийти ему на выручку. Голова у него горела, ноги были ледяные. То он проводил ладонью по своей шевелюре, то принимался грызть ногти.

Мало-помалу истинный характер двух этих встреч стал проясняться. В первую встречу, состоявшуюся в кафе, Береника говорила весьма рассудительно, несмотря на терзавший ее страх, вполне естественный для женщины, очутившейся пред лицом настоящей большой любви. Она сказала, что не любит, думает, что не любит Орельена, однако поведение ее и вид явно противоречили этим словам. Иначе чего бы ей было бояться? Подспудный смысл разговора был таков: она боится уступить, боится, что не уйдет от судьбы, что-то удерживает ее, что-то, над чем она не властна. Не то, чтобы она так уже безумно переоценивала себя и тот дар, которого ты ждешь от нее… Если бы ее просто влекло к Орельену, влекло физически… она может быть… отчего бы и нет… Но тут речь идет о чем-то бесконечно более значительном. Вот в чем дело. Она не сумела бы остановиться в этом разбеге. Ни причинить зло Орельену, ни пойти на испытание огнем, первые ожоги которого уже ощутила. И в то же время ее просто пьянила мысль о его любви. От этого тепла она не в силах была отказаться. Дорожила им. Верила в него. Верила с каким-то отчаянием. И боялась, что любовь Орельена может умереть в один прекрасный день. Просто угаснуть. Она верила в его любовь, но верила также, что в ее власти обезоружить эту любовь, убить ее. И вот об этом она не может думать без страха, без ужаса. Убить такое редчайшее, такое бесценное, такое великое чувство. Как отказаться от дара судьбы, единственного дара, а что если это ее последняя милость?