Луи Арагон - Орельен. Том 2

Поэтому Орельен вцепился в доктора, тем более, что супруг знаменитой Розы тоже шел ко дну, тонул в открытом море. Это их сближало. О чем бы оба ни говорили, каждый знал, что собеседника обуревают свои мысли, которые он не выдаст ни словом.

— Капитан Бомпар, — повторил Орельен. — Во-первых, для меня он не капитан Бомпар, а по-прежнему лейтенант Бомпар. Ему дали капитанские нашивки в последнюю, так сказать, минуту, в восемнадцатом году, когда я был уже в Восточной армии. Сейчас он находится в резерве. Поэтому его понизили в чине. Вот он и бесится! Помню его пьяного как стелька в погребе одного замка близ Суассона, замка-то не было, а погреб был… Замок заняли фрицы, но лейтенанта Бомпара не обнаружили… Когда мы на рассвете пошли в контратаку, он вылез из погреба с ручным пулеметом и на прощание выпустил всю ленту. А потом рухнул наземь, как бревно. Я думал, что его ранило, подполз, нагнулся над ним: «Господин лейтенант! Господин лейтенант!» А он храпит с самым блаженным видом…

Орельен бросил взгляд на ручные часы. Нет, Эдмон не придет. Ему очень хотелось спросить об этом доктора, да страшно было совершить нескромность, попасть впросак. Что знает о своей жене доктор? А если знает, тогда он вполне загадочная личность.

— Скажите, доктор, Роза сейчас в театре?

— Нет… да, кстати, что это она мне сообщила? Что вы, Лертилуа, согласились быть нашим пайщиком?

Решительно все говорили об его участии в «Косметике Мельроз» как о давным-давно решенном деле. Орельен не сказал «нет», потому что вспомнил о Люсьене Мореле, о его пустом болтающемся рукаве. Он перевел разговор на сидевшего напротив капитана Бомпара, чьи сутулые плечи, длинные, как у обезьяны, руки, волосатые пальцы приводили на память былое время:

— Советую вам, дорогой, хорошенько приглядеться к Бомпару, посмотрите на него: заткнул салфетку за пуговицу жилета, глазки прищурил, физиономию наморщил и сидит себе этаким наивным мальчиком… ничего, мол, не знаю и не ведаю… Словом, полнейшее простодушие, а на самом деле первостатейный хитрец!

— А чем он занимается сейчас?

— О, сейчас! Говорят, он перепробовал десятки профессий. Видите, вон у него выглядывает из-под салфетки кусочек жилета! В черную с желтым полоску… Так вот, он всю войну с ним не расставался, носил под кителем… И надел его сегодня вечером специально для нас… Хотя клянется, что и сейчас щеголяет в нем ежедневно… Послушали бы, как он говорил: «Этот жилет я носил, когда был камердинером в Ницце…» Был ли он на самом деле камердинером?.. Поди узнай. Но, так или иначе, его заявления шокировали нашу публику, особенно офицеров, в столовке. Его терпели из-за его умопомрачительной храбрости. Он любил хвастать именно тем, чем хвастать не положено. До войны он торговал маслом, и хоть бы хорошим, а то ведь плохим, как он сам признавался. Он из Марселя. Солдаты его любили, хотя он довольно злобная бестия. Своего денщика он для бодрости пинал в зад, а затем они вместе напивались до беспамятства.

Орельен говорил и говорил потому, что фронтовые воспоминания, торжествуя над запахом жаркого, отвлекали его от мыслей, которых он так страшился. Он старался не думать о Беренике, не думать о том, что не дало ему всю ночь сомкнуть глаз, он подавлял рыдания, над которыми был не властен и которые при малейшем попустительстве с его стороны вырвались бы наружу.

— Ваше здоровье, господин лейтенант! — крикнул сидевший напротив него статный парень довольно вульгарного вида, с соломенно-желтой шевелюрой, с блуждающим взглядом, пожалуй даже красивый, если бы не слишком тяжелый подбородок, портивший общее впечатление. Орельен поднял бокал, наполненный белым жюрансоном.

— Ваше здоровье, сержант! — ответил он.

— Кто это? — вполголоса осведомился доктор.

— Некто Бекмейль… один из немногих присутствующих на банкете унтеров, не считая Лемутара, Бланшара и самого Фукса… Чистокровный парижанин… на редкость изворотливый малый. Просто гений по этой части… К тому же, чудесный голос… его поэтому и приглашают в компанию. Пари держу, что сейчас он затянет «Веселый король».

Сосед Орельена слева вмешался в разговор:

— Или «Серенаду Манон», Лертилуа. Короля или серенаду, он этим песенкам своей карьерой обязан, должен им свечку поставить: из-за голоса его и держали по канцеляриям, друг у друга из рук рвали. Во взвод так его и не удавалось перевести…

Слегка нагнувшись, чтобы не мешать Орельену, доктор посмотрел на говорившего: глаза кошачьи, челюсть ослиная, волосы прилизанные, сам еще совсем молодой, но от сидячей жизни, которая явно шла ему во вред, налился нездоровым жирком. Доктор по профессиональной привычке еще раньше обратил внимание на походку этого молодого человека: ясно, деревянная нога. Орельен представил своих соседей друг другу:

— Доктор Декер… Гюссон-Шарра.

Оказалось, что доктор знаком с его двоюродными братьями, владельцами банка Гюссон. Между ними начался разговор, в котором Орельен не принял участия.

Подали жаркое. Среди восторженных криков собравшихся принесли красное вино. Да, надо признать, этот чертов Фукс не подвел. Устроил пирушку на славу, ничего не скажешь!

— Господа…

— Ш-ш, — пронеслось по залу… Слово «господа» произнес председательствующий за столом капитан Милло, сопроводив свое восклицание выразительным взмахом руки. — Тише вы, капитан хочет говорить…

— Господа…

Капитан откашлялся солидно, но благодушно. Был он, что называется, мужчина видный, и наверно в Тулузе, где до войны держал фотографию, слыл красавцем. Прекрасная фигура, правда, уже слегка расплывшаяся и, видимо, лысеет, хотя старается скрыть плешь черной, зачесанной назад прядью. Эх, куда только девалось былое изящество, без труда достигаемое военной формой и капитанским жалованием! Тогда небось мог не считая тратить денежки на габардины и диагонали! Привычным жестом капитан провел пальцем под носом, разгладил щетинистые рыжие усики, украшавшие верхнюю губу. Порядком все-таки обрюзг наш донжуан призыва 1915 года — и здорово поблек к тому же.

— Господа, — повторил он. — Не буду провозглашать заздравного тоста за наш полк, я провозглашаю тост за десятый батальон, которым я имел честь командовать, пусть хотя бы временно, но так или иначе командовал! Все мы, собравшиеся здесь, за редким исключением, служили в этом батальоне, который назывался просто «наш батальон», батальон храбрецов, каким он и был на самом деле! Все мы, конечно, сожалеем, что майор Пьергиз не мог принять участие в сегодняшней встрече… Но, по правде говоря, сам я не особенно об этом жалею, поскольку именно благодаря его отсутствию могу обратиться к вам с речью и сказать…

Довольно-таки претенциозная речь. Капитан сопровождал ее игрою вялого, обрюзгшего лица, которое, вероятно, когда-то нравилось женщинам. Тут были и комплименты во все адреса, и воспоминания об убитых, об отсутствующих, было воздано должное Фуксу как образцовому устроителю банкетов, не обошлось без упоминания о Франции как таковой, проскользнула ловко построенная фраза насчет посулов бывшим участникам войны, посулов, увы, ныне забытых. Слушатели пожимали плечами и вполголоса перебрасывались словами вроде: «Верно… он совершенно прав…» Жорж Гюссон-Шарра, которого стесняла деревяшка, осторожно пошевелил левой ногой под столом, боясь зацепить протезом соседа. Бекмейль вздохнул: «Заговорит он нас!» А Марсоло, расставив для вящей элегантности пухлые руки и растопырив пальцы-сосиски, нагнулся к Стефану Дюпюи и насмешливо присвистнул, оскалив ослепительно белые зубы: