Марианна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

Наутро как ни напрягался, как ни читал Юрик свои записи, мелодия не вспоминалась. Вот так, подумал Юрик, вот так. Если что-то хорошее, музыка или Оленька, так нет. А если что-то плохое, так мама сразу ругается. Все!

И Юрик с горечью осознал, что в его новой жизни все пойдет по-старому. Учитывая трудный возраст. И он решительно вышел во двор. Раз мелодия все равно не вспоминалась. Решил идти обзываться. Как всегда. Мишку Павчинского он, как всегда, обозвал евреем. Ашотика Ставридку — грузын. А татарина Рафика — незваный гость. Потому что все уже было потеряно навсегда. И зачем становиться лучше? Раз так.

— Юрикина ма-а-ма!!! — как всегда, завопил Мишка Павчинский в окно Степановых. — Юрикина мама!!!

Мама Юрика, как всегда, вышла на балкон с плохим выражением лица.

— Ну? — спросила Юрикина мама.

— А ваш Юрик опять обзывается, — Мишка задрал к балкону свою склочную физиономию.

А Юрик под гневными взглядами мамы даже не убежал, он молча равнодушно стоял рядом. Все равно. Раз так.

— Юрик!!! Ты опять?!

Юрик молчал.

— Так шо? — настаивал Мишка Павчинский на справедливости.

— Ну так обзови его тоже!

— А как? — обрадовался Мишка. — Как обзовить?

— Скажи: «Сволочь ты, Юрик!» Понял?

— Понял, — Мишка кивнул головой и с интересом оглянулся на Юрика.

Ашотик и Рафик тоже обступили того на предмет обозвать. Но Юрик, этот какой-то странный сегодня Юрик, предупредив благородный гнев детей, мрачно и свысока подтвердил:

— Да! Я — сволочь! Да! Я такая сволочь!

А потом посуровел и отошел в угол двора. Он почувствовал себя старым и одиноким. Всеми брошенным. А мама… Она даже не заметила, что он, Юрик, изменился! Что он захотел стать хорошим с этого утра. Что у него начался трудный возраст! И что он не доел омлет!!! Никто его не поймет. Никто не смог бы пережить такого потрясения, какое пережил он, забыв прекрасную ночную мелодию. Юрик забежал в тесный и темный проем между гаражами, сел на ящик и тихонько заскулил:

— И-и-и…

Он представлял, как мама мечется по двору, его разыскивая, как друзья испуганно пожимают плечами, не зная, где он, как Оленька… А что Оленька… Она со своими красивыми ушами и смехом даже и не заметит, как он тут… умрет… навсегда… один… На ящике… И-и-и-и…

Сколько так прошло времени, он не знал. Хотелось посмотреть, как там. Не сильно ли страдает его мама, нет ли во дворе милиции с собаками, не приехали ли пожарные искать его на крыше… Он вытер слезы и пошел во двор. Страшное разочарование ожидало Юрика во дворе. Никто! Никто его не искал! Никому он не был нужен. Двор, согретый солнцем, был пуст и тих. «Ах, так!» — только подумал Юрик, и слезы снова защипали в носу, ах так?!

И только он подумал: «Ну что ж!!!» — как во двор с двумя бадминтонными ракетками вышла Оленька. Оглянулась и пошла прямо к нему. К Юрику. К нему!!! Она что-то говорила ему своим красивым голосом, протянула ему ракетку, отошла недалеко, улыбнулась, подбросила воланчик и своей ракеткой послала его Юрику. Воланчик завис в воздухе и стал медленно, м-е-д-л-е-н-н-о опускаться прямо на ракетку Юрика. И зазвучала вдруг в его душе записанная ночью и забытая наутро прекрасная мелодия, и невесомо легли на мелодию слова:

— Скажите, девушки, подружке ва-а-ашей, что я не сплю ночей, о ней мечтая…

Вчера ко мне подошел милый интеллигентный папа моего ученика, мальчика Костика. Спрашивает, как у него с английским. Говорю, знаете ли, он ведь с английского все время на немецкий переходит, откуда, спрашиваю, у парня немецкая грусть? Папа рассмеялся и говорит: «У нас в семье есть еще немножко еврейской грусти — прабабушка хорошо знает не только немецкий, но и идиш».

При этом они — украинцы, но прабабушка Костика всю жизнь в Черновцах прожила и говорила на обычных у нас языках со своими соседями… Бабушка придет на праздник в четверг. Хочу познакомиться.

Была в Киеве на юбилее журнала «Радуга». Юрий К., редактор «Радуги», очень беспокоился: суетился, бегал, спрашивал… Он какой-то, как из позапрошлого века, дворянин голубокровный. У нас говорят: «шляхетный». Очень надежный, внимательный и сердечный. Естественно, я опять сморозила глупость. Он привел ко мне в номер поэта познакомиться, представив его так:

— Это не только поэт, но и наш постоянный критик…

— А! Латунский! — ляпнула я, не задумываясь, чем страшно смутила обоих…

…моя Лина перед сном спросила, посмотрев в зеркальце: «Интересно, я когда-нибудь себя пойму?»

…птиц жалко, они в теплые дни так изумительно голосили, ухаживали друг за другом, женились, а сейчас затихли. У нас выпал снег, он падал всю ночь и целый день — хотя и весенний, но какой-то неопрятный, сопливый, нежеланный…

Боже, какие обнадеживающие факты! Прочла в газете, что россиянке Уле Маргушевой исполнилось 123 года — она не только одна из самых долгоживущих людей на земле, но и самая пожилая роженица. Своего последнего сына старушка родила в 79 лет! Ула Маргушева никогда не считала своих лет и не задумывалась о смерти…

Девочка становится взрослой, когда перестает просить мороженое, перестает ждать, что ее поймут без слов, без намеков.

Отрывок из письма мне в ЖЖ:

«Когда-то мой 12-летний сын на вопрос, кого он ненавидит, написал: «Рейгана, террористов и учительницу литературы». Я, встревоженная его отношениями с учительницей, показала этот ответ его классному руководителю (математику), тот неосмотрительно (в 80-х это происходило) выпалил: «Рейгана-то за что?»

Вчера меня приходили проверять. Целая бригада с лицами дедморозов из витрин. Спрашиваю: «Вы кто? Коллеги?!» А они: «Нет, мы из…» Словом, что-то финансово-карательное…

Сели. А у меня толпа детей. И этим так понравилось, что они не захотели уходить и смеялись, и даже хлопали под музыку. То есть стали вдруг нормальными людьми. Могут, значит, когда хотят.

Уснула совсем ненадолго, но так крепко! Ах! Так сладко спалось эти минут сорок. Линочка принесла кофе и разбудила: Мару-у-у-сенька! Вставай, в школу опоздаешь.

Нет, ну ведь как здорово… Убегала, схватив портфель, и кричала мне, что холодно, чтобы я надевала пуховик и шапку. Нет, кто из нас мать?!

Звонили Карташовы.

Сережа — в своей больнице индикатор упорядоченности. И порядочности. Если вот они, врачи местные, пьют сами, это трактуется как пьянка. Если с Сережей — значит, это уже, ну… не только официально, но и интеллигентно.

Все равно и в первом, и во втором случаях все заканчивается диким разгулом. Но Сергей может и по домам их развезти, если что.