Марианна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

Тут, конечно, чаем не отделаешься. Так, значит, считайте сами: сам, зам, зав и еще человек девять-восемь… Н-да…

И собаку, и кошку надо будет спрятать подальше, запереть где-нибудь. И попугая, чтоб лишнего не сболтнул. Да и детей тоже. Чтоб вопросов не задавали. Они у меня любопытные.

Но вот плюс, что хорошо было бы — дорогу к нам сюда точно подремонтировали бы. Точно. Вот ради этого я бы даже согласилась председателя принять. Мне все соседи по нашей улице были бы благодарны. Сколько каблуков здесь полетело, сколько шаровых опор, поворотных кулаков, а сколько велосипедов сломалось…

Ой! А главное-то я и не сказала. Бургомистр-то к Кате на велосипеде приезжал. Во-первых, Катин дом был недалеко. Во-вторых, это экологично для города, в котором бургомистр бургомистром служит. Он всем пример показывает. И в-третьих — это очень полезно для здоровья.

Вот на таких условиях, как у Катюши, я бы согласилась принять бургомистра. Так что приходите, бургомистры…

К моей бабушке приходит патронажная Ляля-медсестра: сделает укол, чай пьют, сплетничают про Путина, Ющенко и Буша. Потом Ляля, как всегда, произносит свою коронную фразу: «Буш-Буш объелся груш, а работа ждет», — и собирается уходить. И как всегда, обуваясь в прихожей, жалуется, что у бабушки полы холодные, ну очень холодные полы. А обувь все равно снимает, хотя бабушка ей говорит не снимать, потому что Ляля — медсестра, чистоту любит и бабушкин труд ценит…

Бабушка получила пенсию и купила тапки для Ляли, такие нарядные: мягкие, синие, с усатой мордой. Бабушка их назвала Штепулячки.

У бабушки есть колдовская привычка всему в доме давать имена. Цветок у нее — Вася. Второй цветок, выросший из отростка Васи, зовется Василич. Пальто свое бабушка зовет Жорик-пижон. Грелку электрическую — Миша-теплый. Телевизионный пульт — Гавка-холера. Холера, потому что пропадает все время куда-то. Светильник в прихожей — Шлимпон, с этим светильником у бабушки свои счеты. Разные вещи — разные характеры, разные имена. Давая им имя, бабушка обращается с ними бережно, как с живыми. И все вещи с именами служат бабушке верно и с любовью.

Тапки она назвала Штепулячки.

Ляля по случайному совпадению тоже купила себе тапки. Тоже синие, мягкие, с усатой мордой. И никак их не назвала. У Ляли нет такой привычки. И очень скоро эти тапки — Штепулячки и их близнецы, тапки без имени, — встретились.

У бабушки в прихожей темновато. Шлимпон иногда включается. Иногда бастует. Старый потому что.

— Надень там тапочки, Ляля, — бабушка Ляле из кухни. Вот как вовремя она тапки Ляле купила, синие, мягкие, с усатой мордой, потом надо не забыть Штепулячки в шкаф убрать, подумала бабушка, чтоб были они только для Ляли.

— Да уж надела, — ответила Ляля. Вот как хорошо, что она тапки купила, синие, мягкие, с усатой мордой, теперь ей бабушкины холодные полы не страшны, надо не забыть сложить тапки в сумку, чтоб и у других больных переобуваться, потому что у них тоже полы холодные.

Как всегда, укол, чай с пирожками, поговорили, а потом «Буш-Буш объелся груш» — и Ляля-медсестра засобиралась к другим больным уколы делать. Переобулась и сложила тапки в целлофановый пакет.

А вечером они обе чуть не сдурели. Ляля — медсестра патронажная — не могла понять, почему у нее в пакете не два, а три тапка: два правых, один левый, синие, мягкие, с усатыми мордами. Пересчитывала-пересчитывала — опять получалось два правых, один левый, три. Закрывала пакет, потом резко открывала — все равно получалось три. Закрывала глаза, зажмуривалась, резко открывала — три!

А бабушка облазила всю прихожую, такую иллюминацию устроила, Шлимпон врубила на все пять рожков, вывалила из шкафчика в прихожей все тапочки и туфли, долго на полу сидела, анализировала: вот одна Штепулячка, откладывала ее в сторонку, потом искала-искала, перебирала всю обувь, и вроде — ага, вот же она, вторая, а это оказывалась та же самая Штепулячка, отложенная в сторонку. Ужас просто какой-то, заснуть не могла, удивлялась.

Разъяснилось все только на следующий день.

Но сколько нервов ушло, сколько нервов…

А все из-за ерунды. Из-за тапка синего, мягкого, с усатой мордой. Из-за Штепулячки…

Есть сообщества на планете, объединенные идеями, символами и планами. Есть благородные и мудрые, великодуховные и светские. С точки зрения человека с хорошим зрением. Например, с точки зрения моей мамы… Есть другие общества — не буду о них, отвратны объективно с точки безупречного зрения Всевидящего.

Я тоже состою в обществе людей одной системы символов, симпатий и воспоминаний. В обществе людей, которых можно узнать по мелким незначительным деталям и совпадениям. Например, в детстве, болея ангиной, вы смотрели рисунки Эффеля? Бидструпа? Читали-перечитывали Бруштейн, Грина, А. С. П. и тайком от мамы — «Яму» Куприна? («Тебе это читать еще рано» — такое вы слышали часто?) А Галич и Высоцкий на старом магнитофоне? «Тише! Сделай тише! Соседи!» А в университете «Лолиту» на английском дают на одну ночь. И это вместо книги «10 дней, которые потрясли мир». И Жильбер Беко, «Бэтти-Энн», «July morning», Булгаков, etc. and etc…

И ненависть. Например, строиться. И к тем, кто любит строиться. Мама говорила, что нельзя так ненавидеть. В каждом человеке может быть убит Моцарт. Хм, — это я, — так убит же. А мама мне, мол, не смей возражать Экзюпери. Ему сверху видней.

Ощущение, что твое место не здесь, что разминулся с чем-то важным по рассеянности, недомыслию, не рассмотрел ЗНАК и потерялся в спиралях. И живешь не то и не там. И что это принадлежит кому-то другому, кто так же мечется там в поисках своего…

Вполне вероятно, я должна быть сегодня гимназисткой-смолянкой, «макать» свечкой, читать тайком Чарскую, быть влюбленной в блистательного юнкера,

ИЛИ жизнерадостной дворнягой, грязной и беспечной,

ИЛИ отрешенным ламой буддийского монастыря,

ИЛИ верблюдицей в одесском зоопарке, трепетной и нежной, с восторженным и влажным взором,

ИЛИ тридцать девятой женой арабского эмира, в шальварах и печали,

ИЛИ знакомой гусеницей Миши Бару, шальной безумной гусеницей, болтавшейся вокруг М. Б. по скамейке «взад и вперед»,

ИЛИ пламенной эсеркой, близорукой, к сожалению многих,

ИЛИ фельдъегерем, белозубым и усатым, в запыленном плаще, в треуголке.

Да важно ли, кем я могла бы быть. Главное сегодня — топать по земле уверенно, легко и ритмично. Ходить и заглядывать в лица людей, собак, верблюдов, гусениц. И спрашивать: «А когда ты болел в детстве, ты рассматривал рисунки Эффеля? Старинную книжку с японскими гравюрами? Старые открытки с репродукциями великих мастеров? Ты читал Экзюпери и Бунина, когда ты болел ангиной?» И если вы ответите «Да», меня узнавая, это и будет мое тайное общество. Это и будет мое место…