Августин Вольнов - Егеренок

Позабыв причиненное отцом огорчение, Ромка загорелся. Ему захотелось немедленно, вот прямо сейчас, приступить к делу и действовать, действовать. Но, к сожалению, Сигач не проявил такой же горячности.

— А чему тут особенно радоваться-то? — буркнул он. — Это тебе выгодно, ты отцу помогаешь. А нам еще покумекать надо. Вот дома нажварят до рубцов…

Ромка от обиды засопел. Он хотел сказать, что вовсе не из-за отца вступает в Пионерский дозор, но воздержался: что, если Колька уйдет с собрания?

К счастью, этого не случилось, хотя Сигач посматривал на Сергея Ивановича с недоверием, как все равно карась на крючок с приманкой, и нельзя было понять, на самом деле он будет бороться с браконьерами или нет. Зато когда его выбрали командиром отряда, он заметно повеселел и, поднявшись, серьезно спросил:

— А про наш дозор говорить всем или это будет тайна? Если все узнают, нам тогда никого не поймать. Да и родители…

— Узнают — налупят, это уж точно! — договорил за Сигача Саня Мизинов.

И тогда почти все закричали:

— Тайно, тайно чтоб было, так интересней! И даже родителям не говорить!

Сергей Иванович и Аким Михайлович посмотрели друг на друга, словно о чем-то посоветовались.

— Ну, хорошо, — решил Сергей Иванович, — будем держать дела Пионерского дозора на первых порах в тайне, не знаю, сколько эта тайна продержится. Хорошие дела сами за себя скажут.

Члены Пионерского дозора покинули школу без толкотни и шума. Ромка понимал товарищей: решение сегодня принято серьезное, впереди ждут опасные дела, так что теперь не до озорства.

У поворота к озеру Колька Сигач простился и свернул в переулок. Ромка во весь дух домчался до своей калитки, оглянулся и юркнул во двор.

Дома как будто никого не было — такая тишина и сумрак. Но дверь оказалась незапертой, и в передней горела настольная лампа. На письменном столе, в простенке между окнами, лежали стопкой учебники и тетради: мать училась заочно в педагогическом институте. Она, значит, ушла в библиотеку.

На стенах комнаты, оклеенной обоями, были развешаны охотничьи трофеи: крылья и хвост-лира косача, в двух углах — чучела глухаря и ястреба-тетеревятника. Над двуспальной никелированной кроватью, на пестром ковре, висели два ружья — двуствольная «Ижевка» отца и одностволка его, Романа, болотная сумка с сеткой, два электрических фонарика, патронташ, фотоаппарат и полевой бинокль в чехле.

Отец лежал на кровати одетый, только без сапог. Он резко повернулся на бок — аж пружины застонали — и спросил:

— Ну что, разбежались, небось, герои?

Ромка сжал губы: как ему хотелось рассказать обо всем, но — тайна…

— Я так и знал, хм… — не понял отец, качнулся на кровати и перекинулся на спину.

Пружины матраца снова застонали. Их стон словно услышала мать и сейчас же появилась в дверях.

— Боже мой, на чистое покрывало и одетый!

Ромка укрылся в своем углу за шифоньером, подальше от греха, но отец будто не услышал возгласа матери и не пошевелился, по-прежнему мрачно глядя в потолок.

Мать с минуту постояла молча, потом присела на край кровати.

— Ну, чего ты молчишь? Случилось что-нибудь? — в голосе матери Ромка уже не слышал гнева. — Принял всерьез мои слезы?

Отец беспокойно заворочался, вздохнул.

— Да нет, Ариша, не из-за того я. Понимаешь, были мы с Ромкой в школе на собрании… Ты подумай только, в школе триста с лишним учеников, и никто, слышишь, никто не захотел помогать мне! Смеялись надо мной, свистели… Может, и правда бросить все и вернуться в город? И люди не будут как на зверя коситься.

У Ромки защемило сердце. Он никогда еще не видел отца таким слабаком. Уехать из села? Бросить все, когда уже многое сделано, когда Пионерский дозор вот-вот взбудоражит село! Да как он может!

Он представил себе, как они с отцом и матерью темной ночью запрягут в телегу выпрошенного в колхозе коня, погрузят имущество и украдкой, как воры или преступники, выедут со двора. Его, Ромку, усадят на самом верху воза, среди вещей, мать возьмет в охапку еще какое-нибудь барахло, а отец будет идти возле телеги с вожжами в руках и побоится даже прикрикнуть на коня, чтобы люди не услышали, а за телегой потащится на веревке корова и будет жалобно мычать и пускать тягучие слюни…

Да что же это? Только из-за коровы и приезжали сюда? А ребятишки, а Пионерский дозор, а Нюшка… Да лучше умереть!

Ромка уже готов был закричать, заругаться на отца, заплакать, но тут ласково и спокойно заговорила мать.

— Не переживай так, Володя, не надо. Мы привыкнем, подожди немного. Все наладится. Осенью меня обещали на работу в школу принять, директор дает русский и литературу в пятых классах. С людьми подружимся, в гости будем ходить и к нам будут. А ты не беспокойся, люди поймут когда-нибудь, что ты им только добра желаешь…

Ромке захотелось, как маленькому, припасть к материнским коленям, прижаться к ее руке, сказать: «Какая ты у нас золотая, мама Ариша!»

Но Ромка ничего этого не сказал, а только вздохнул.

На отстроганном до блеска потолке дрожала и переливалась сиреневая полоса заката. В открытые окна с улицы доносились высокие голоса женщин и детей, прохладной струей втекал терпкий аромат цветущей черемухи. Откуда-то издалека прилетел начальный соловьиный посвист, сменился отчетливым щелчком и вдруг рассыпался стеклянными осколками…

К полуночи ветер совсем стих. Прошлогодний сухой камыш, весь пронизанный ростками нового, замер и стоял теперь сплошной стеной. Наступила такая тишь, что Ромка слышал упругие толчки крови в висках. Светло так, что на воде видны мельчайшие предметы: кусочки коры, клочки сена, оторвавшиеся от сетей поплавки, уснувшие на воде чайки…

Лунная дорожка легла через все озеро блестящим клинком и не дрожит, не зыблется. Пахнет увядающей черемухой и свежей рыбой.

Над всей Лыковщиной — умиротворение и покой. Весенняя охота закрылась две недели назад, туристские тропы сюда еще не проложены, и редко где на берегу слабо светится одинокий рыбацкий костер. Утопая в дремоте лесов, на многие километры простирается звериное и птичье царство.

Лодка, как по маслу, скользит между двумя стенами камыша. Весла погружаются в воду бесшумно, так же затаенно сидят в лодке и члены Пионерского дозора. На носу впередсмотрящим — командир отряда Колька Сигач. У него ответственнейшая обязанность: не зная всех озер и островков, проток и мелей, заблудиться здесь проще простого. Впереди, насколько хватает глаз, — голубые от луны разливы озер и болот, поросших водорослями, забитых корягами и частоколом трухлявого березника. Но Колька эти озера и протоки знает хорошо, с малых лет дед-рыбак приучил его разбираться в запутанной топографии Лыковщины.