Августин Вольнов - Егеренок

Утихомирились и браконьеры, еще с неделю назад стрелявшие по одиночным селезням, и нет уже над озером того ружейного грома и истошного крика уток, как было в конце апреля и начале мая.

Зато теперь в опасности оказались утиные гнезда, полные яиц. Сборщики, как правило, действовали на рассвете, когда меньше вероятности наткнуться на егеря, да и птицы еще заняты кормежкой на зеленых плесах.

Приходится следить и за рыбаками: удочки у них часто для маскировки, а где-нибудь в заветном местечке поставлены крылены или сетки.

В эти теплые майские дни и ночи идет нерест частиковой рыбы — леща, судака, язя, сазана, а браконьеры этим пользуются и вылавливают ее десятками килограммов. Соблазн для браконьеров велик: в протоках между островами, на мелких местах отяжелевшую рыбу можно брать чуть ли не руками — она густо стремится в тихие заводи, в узкие лесные речки с прогретой водой.

Свинцово-матовая озерная гладь лежит тяжело и недвижно.

— Поглядывайте, нет ли кольев от крылен, — шепотом распорядился Сигач. — Тут самые места для нереста.

Проплыв вдоль гривы и зарослей ольхи, члены дозора ничего не обнаружили. Знать, если сети и поставлены, то замаскированы так ловко, что обнаружить их можно лишь случайно.

На плавучем тростниковом острове ухнула выпь, слева по борту сильно плеснула крупная рыбина. От всплеска пошли круги, и сейчас же неподалеку от кустов словно дождик брызнул: во все стороны разлетелась стайка рыбьей молоди.

В той стороне, где село, в небе горит желтое зарево — это огни гидростанции на речке Линде бросают отсвет. Далеко за озером устало пыхтит паровоз, едва слышно постукивая колесами.

Ромка поежился: все-таки было сыровато и зябко на воде. Что-то делают сейчас другие отряды с Сергеем Ивановичем во главе? Может, поймали кого? А тут — тишина и покой.

— Всегда бы так тихо было, да, Колька? — разнеженно сказал Ромка.

— Ага, тогда твоему отцу и делать нечего было бы, благодать.

Ромка не понял, съязвил Сигач или сказал просто от души, но на всякий случай промолчал.

Нажав на руль, он повернул лодку в протоку, которая вела в следующее озеро. Камыш сдвинулся, веслами теперь работать стало невозможно. Саня Мизинов и Колька Сигач взяли приготовленные заранее шесты, Нюшка Мордовцева и Дуся Струева уцепились за пучки камыша, все одновременно толкнули лодку вперед. Со дна протоки поднялись и стали лопаться у поверхности крупные пузыри. Запах болотной гнили был настолько сильным, что Ромка едва отдышался, когда вырвались наконец из тесной протоки на простор озера. Вот впереди, в камышах, завиднелось светлое пятно, словно окно в неведомую голубую страну, — открылся залитый лунным сиянием озерный простор. Перед лодкой вдруг вырос низкий, заросший кустами островок. У островка раздалось удивительно знакомое «буль-буль-буль»…

Ромка насторожился: что такое? Он затаил дыхание, прислушался. Опять булькнуло, и, кажется, весла плеснули. Пригляделся… Вот островок, за островком — синяя размоина, плес чистой воды…

— Лодка, браконьер! — Ромка едва удержался от крика. — Нажимай!

Саня Мизинов и Сигач беспрекословно выполнили неожиданную команду. Лодка вылетела из протоки на чистую воду. Неясная тень впереди быстро подвигалась вдоль островка. Вот она свернула в камыши и пропала.

— Живей, братцы, уйдет ведь! — простонал Ромка, резко повернул руль и бросил лодку к островку. — Эх, следопыты мы, не могли поймать!

— Да тише ты, — сердито сказал Сигач. — Держи вдоль островка, может, перехватим.

И действительно, не успели члены дозора проплыть вдоль островка и сотни метров, как впереди опять показалась лодка браконьера.

Но тут случилось неожиданное: с чужой лодки громко и повелительно раздалось:

— Стой! Бросай весла!

Ромка ахнул:

— Отец!

Тотчас же и Сигач, и Нюшка одновременно вскрикнули:

— Егерь!

— На весла, жми!

Не чувствуя боли в руках, Ромка на полном ходу повернул руль, лодка вильнула кормой и врезалась в камыши. Сзади по воде сильно ударили весла, послышалась ругань, но Ромке уже было ясно, что отец бросился за ними в погоню попусту: заросли камыша тянулись вдоль берегов озера без конца и края. В них можно было спрятать бесследно не только что лодчонку, но и пароход.

Домой возвращались рано утром, чуть брезжило. Еще не остыло возбуждение от встречи с егерем. Девчонки, и расставшись с лодкой, все ахали и нервно посмеивались. Колька Сигач сдержанно поддакивал им:

— Да уж, чуть не влипли. Тогда бы все испортили, всей бы тайне конец.

Проводив девочек и Саню Мизинова, Ромка и Сигач берегом озера направились к ромкиному дому. Уже рассвело, и вот на усыпанной медовыми лютиками луговине они вдруг встретились с бабкой Кольки — Сигачихой. Она шла по тропинке со стороны ближнего болота и несла в руках корзинку, прикрытую сверху пучком березовых веток.

Сигачиха опустила корзинку на траву и покачала затекшей рукой.

— Здравствуйте, соколики, здравствуйте, мои сладкие! Далеко ли путь держите, радостные мои?

Ромка поздоровался, чувствуя себя при этом неловко: Сигачиха-то, говорят, колдунья, наворожит чего-нибудь. Ромка, конечно, ни в каких колдунов или чертей там не верил — была нужда! А все-таки сейчас перетрусил чуток: черные-пречерные, глубоко спрятанные под седыми бровями глаза бабки, казалось, пронзали насквозь. У обыкновенных старух таких глаз не бывает. Да и нос у нее как у заправской колдуньи: длинный, загнутый к верхней губе. При каждом слове ее нос шевелится, как будто бабка постоянно к чему-то принюхивается и вот-вот скажет: «Фу, фу! Русским духом пахнет!» В общем, типичная баба-яга, с ней в лесу встречи не пожелаешь.

А вот Колька нисколько не оробел. Ему-то что, он парень вполне самостоятельный: отец-тракторист с утра до вечера в поле, мать-доярка с фермы не выходит, так что Колька дома лишь с бабкой и воюет, давно к ней, видать, привык.

Он сразу же спросил:

— Бабка, а что это у тебя в корзинке? Грибы? Покажи.

Сигачиха повела носом туда-сюда, ощерила в улыбке на редкость зубастый в ее возрасте рот.

— Да какие же грибы в эту пору, сладкие вы мои! Яички в корзинке у меня, утячьи яички. Повезло мне ноне, сразу и суп мясной, и яишна будет. Бог помог, уточку споймала да яичек десятка два набрала, яж поясница разламывается.

Бабка вытащила из корзинки за длинную шею мертвую утку, потрясла ею перед Колькой.

— Придешь с гулянья, Колюшка, а уж супец духовитый готов будет. Так-то славно поешь, родной.

Сигач прямо-таки взорвался.

— Ба-абка, да что же ты наделала-то-о? Запрещено же яйца собирать, ты же выводки губишь! Да еще и утку убила-а-а!