Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

Если Джигитов уважал учителя или если урок был ему интересен, он застегивал куртку повыше, пряча платок, но если у него намечался конфликт — русалки немедленно выпускались на свободу.

Из-за этого платка его даже вызывали на педсовет, но он остался непоколебим, заявив, что у него хроническая ангина, что синтетика противопоказана его горлу, а платок из натурального шелка, и главное, нет никаких специальных постановлений министерства просвещения, запрещающих ученикам носить на шее платки с русалками.

И мы сдались, все, кроме Натальи Георгиевны — завуча и Нинон Алексеевны — учительницы истории; они продолжали единоборство с ехидными русалками.

А вот его сосед по парте ничем не выделялся, спокойный троечник, курносый, пухлый, не претендующий на более высокие оценки — Бураков оживал только, если его донимал Джигитов. Тогда он пыхтел, краснел, виновато поглядывая на меня, с грацией юного бегемотика стараясь отжать Джигитова на его часть парты.

Когда мы изучали «Войну и мир» Л. Толстого, я дала сочинение на тему «Лицо — зеркало души?». Мне хотелось, чтобы девятиклассники поразились умению Толстого создавать неповторимые портретные детали и сами попробовали бы описать внешне любого интересного им человека.

Тетрадь Джигитова была щедро разукрашена изображениями фантастических самолетов не только на обложке, но даже на полях — разноцветной пастой. И между ними было написано следующее:

«Я хочу написать свой портрет с человека, чье прозвище Джон. У него лицо добряка и такой же характер: глаза зеленые, нос картошкой и небритые еще усики. Прическа а-ля Армстронг дополняется круглой физиономией, всегда всем довольной, и пухлыми губками бантиком. Особые приметы — носит очки, когда поблизости нет девочек. Особенности характера — болезненно реагирует на шутки. Жизнерадостное выражение сменяется бешеным и сыплются угрозы, которые никогда не выполняются, а через минуту — снова мир и тишь на круглом лице. Относительно его воли я пока точных данных не имею, но смею предположить, что она — не гигантских размеров».

Сразу за тетрадью Джигитова в стопке сочинений лежала общая тетрадь Буракова в целлофановой обложке, такая аккуратная, точно принадлежала девочке.

«С этим человеком я познакомился в начале года. Его лицо ничем не привлекательно, разве что язвительностью и тонкими губами, похожими на прыгающих змеек. Но он может исподтишка навредить другу, унизить, задеть, не думая, как делает больно, просто из любопытства. Забудешь, а он снова растравляет рану, точно проверяет твое терпение, он ни о ком не думает, он видит и слышит только себя. Наверное, вы спросите — зачем же ты дружишь с ним? Отвечу — с ним всегда интересно…»

Когда я принесла сочинения в класс, я спросила перед уроком Джигитова и Буракова — можно ли прочесть их работы вслух, не называя фамилий. Бураков замялся, а Джигитов, который до сих пор имел у меня только тройки и считал это явным недоразумением в наших отношениях, милостиво сказал:

— Бога ради! Читайте, пойте, танцуйте, только я не согласен на инкогнито. Пардон, люблю популярность в массах…

Тогда и Бураков махнул рукой.

— Ладно, только без фамилии…

Но девятиклассники сразу догадались, кто писал и о ком, и Горошек сказала, что Джигитов — вивисектор!

А Ветрова добавила:

— Мне всегда казались жалкими люди, которые не умеют ни любить, ни ненавидеть, ведь у них пустые души…

Я не смотрела на первую парту, но чувствовала, с каким напряжением Джигитов сохранял спокойствие. Популярность явно оказывалась не той, на которую он рассчитывал. И он поднял руку.

— Вы обещали меня спросить по «Войне и миру», я ее одолел всю…

— О ком же вы хотели бы рассказать?

— О Долохове.

— Но о нем на прошлом уроке говорила Горошек.

— Меня не устраивает трактовка этого образа предыдущим оратором…

Горошек фыркнула, она была не только самой маленькой по росту в классе, но и самой смешливой, титул «оратора» ее совершенно восхитил.

Джигитов вышел к доске, сильно сутулясь, заложив руки за спину и шаркая ногой так, точно натирал паркет, стал пересказывать все эпизоды романа, относящиеся к Долохову. Бураков сидел красный, он волновался больше Джигитова, а его друг упивался звуками своего голоса, как весенний соловей. Когда он кончил и скромно улыбнулся, ожидая пятерки, я сказала:

— Пересказ — не анализ. Тройка.

Джигитов всполошился. Но он не собирался сдаваться на тройку без боя.

— Прошу прощения, что же вы хотите услышать?

— Вы не дали анализа характера Долохова. К примеру, был ли он эгоистом?

— Ах, в таком разрезе? Пожалуйста. В общем, так. Он из бедной семьи, согласны? Мать и сестру любил, помогал им, согласны? Соню полюбил, потому что ее унижали Ростовы — согласны? Воевал не при штабе, как всеобщий кумир Болконский, — согласны? Где же здесь эгоизм?

Лица девятиклассников оживились, все любили, когда возникали споры.

— Но тем не менее Долохов мог жить на иждивении у Пьера, брать у него деньги, а потом соблазнил его жену?

— Пусть не будет лопухом ваш Пьер, так сказать…

— А когда он пытался шантажировать Николая, чтобы тот приказал Соне выйти за него замуж, пользуясь его карточным проигрышем?

— Ваш Николай был маменькин сынок, а с Долоховым никто не нянчился, вот он его и не жалел.

— Речь шла о Соне.

— Ну, она просто не поняла Долохова, я уверен, что такой смог бы потом заставить себя полюбить.

— Заставить?

— Долохов, с вашего позволения, — личность, такие всегда всех подчиняют. И сами себе хозяева. Хотя, может быть, он и мог бы подчиниться Соне, так сказать, на почве любовных эмоций. Но это не унижает мужчину…

На лице Шаровой мелькнула довольная усмешка, она всегда становилась похожей на кошку, перед которой блюдце со сметаной, когда урок шел «нестандартно».

— Значит, ты веришь в силу его чувства к Соне?

— Конечно, именно потому, что она его не любила. Такие всегда мечтают о трудностях. Остальные же дамы сами ему вешались на шею, как елочные украшения.

Девочки возмущенно переглядывались, но он и не глядел в их сторону, закинув голову с видом петуха, собирающегося оповестить о начале дня.

— А можно ли считать Долохова карьеристом? — продолжала я «наступление» на Долохова.

— С моей точки зрения, прошу прощения, он элементарно хотел выбиться в люди. За него же никто не просил, как за Пьера, Андрея, он не имел блата, так сказать. Только ему всерьез влетело за медведя, не правда ли?

— И вам его храбрость не казалась показной?

— Да поймите, многоуважаемая Марина Владимировна, что ему было наплевать, что о нем думают люди, он себе цену знал, не давал никому помыкать…

— Короче, в нем не было недостатков?