Катрин Лове - Месье и мадам Рива

Когда я была не в горах, я писала отчеты или пыталась веселиться на какой-нибудь вечеринке, но в конце концов уплывала далеко-далеко, словно забыла о том, что такое светское общение. Я слишком много пила. Пила еще и еще. Вот, в принципе, и все мое времяпрепровождение. Мне казалось, что окружающие люди, включая тех, которые мне нравятся, работают на батарейках, а я одна среди всех из плоти и крови. На вечеринках люди говорили о проектах, которыми занимаются и в которых я ничего не смыслю. Они говорили кратко, почти ономатопеями [16] Словотворчество, слово, являющееся звукоподражанием: мяукать, кукарекать, кудахтать и т. п. , занятые бесконечным комментированием своих постов в социальных сетях, словно пойманные в сети, словно в кандалах. Однажды я сказала об этом своему соседу слева, мужчине лет пятидесяти. Тот, не отрываясь от планшета, ответил мне, что «да, Корсика хороша, но Сардиния еще лучше». Казалось, никто не живет жизнью, в которой льет дождь, поезда уезжают без пассажиров, ноги не держат, а воздух временами такой тяжелый, что вы не в силах поднять руку. Я пила еще и еще. Иногда взгляд за что-то цеплялся, но я не находила никого, с кем можно было бы завязать разговор о переполненном транспорте или межпозвоночных дисках. Как-то ко мне подошла незнакомая девушка, она улыбалась широкой искренней улыбкой. Ни с того ни с сего она спросила у меня, знаю ли я о переселении душ. Я ответила отрицательно и в свою очередь спросила, почему незнакомка решила задать мне такой вопрос, задает ли она его всем подряд, или я просто выгляжу как человек, которого интересует переселение душ. Создание лет тридцати в ответ просто протянуло мне рекламную листовку и удалилось восвояси. На листовке с обеих сторон готическим шрифтом были напечатаны координаты некоего Либеллио, доктора молекулярной биологии, специалиста по переселению душ. Реклама также гласила, что после нашей смерти мыслящие частицы нас, придерживаясь определенной траектории, переселяются и начинают жить своей жизнью, и это доказано экспериментальным путем. Каждому предлагалось убедиться в этом самому в любое удобное время, лучше — как можно быстрее. Сунув листовку в сумку (обычно я сразу выбрасываю такие вещи в ближайшую урну), я задумалась о том, не приближается ли конец света. А может, мы просто вошли в такую фазу, когда история топчется на месте, никак не решит, куда податься. Раньше все было просто, неверующие знали, что их ждет ад. В общем-то ничего не изменилось. Тот, кто задается вопросом о своем происхождении, о смысле бытия и сомневается даже в существовании ответа, может злиться только на себя самого. В наше время Церковь уже не чувствует необходимости талдычить нам о расплате за грехи. Теперь принято считать, что человек хозяин своей судьбы: возьмите себя в руки, реализуйте свой потенциал, лежебоки, включите мозги, на дворе век высоких технологий, черт побери, раскройте свой талант, и вы спасены! Неудивительно, что я испытала облегчение, когда после долгого разговора Эрмина Рива уверенным тоном сказала мне, что некоторые вещи выше нашего понимания и не стоит пытаться опускать их с неба на землю до нашего уровня, чего ради? Существуют ли души? Парят ли они вокруг нас, делая нам знаки и порой посмеиваясь? Надо ли прислушиваться к внутреннему голосу? Откуда он доносится? Должна ли без пяти минут пятидесятилетняя Леонора Рива прислушиваться к голосу, который велит ей встать на лестницу и заняться реставрацией фресок в холодной румынской церкви, а заодно вступить в какое-нибудь религиозное сообщество, организованное, как и любое братство, во имя доброй воли, благородных стремлений и духа соперничества? Эрмина не знает ответа на эти вопросы. И не хочет знать. Она говорит, что каждый должен идти вперед, ведомый смелостью, а не страхом, доверием, а не подозрительностью. Когда я сижу на кухне у госпожи Рива и слушаю ее, все становится на свои места. А когда я уезжаю, все снова запутывается.

Эрмина хотела бы, чтобы дочь оставалась рядом и была счастливой. Чтобы у нее была интересная работа, дом, сад или, по крайней мере, хорошая квартира. Чтобы она родила детей. Внуки порадовали бы Эрмину больше всего на свете, маленькие гаврики, которых можно холить и лелеять. «Не свои дети, но почти свои», — призналась мне Эрмина, стоя возле дровяной печи, которая так замечательно грела нас в прошлом марте. Только вот Леонора никак не заводила детей и вряд ли заведет, особенно если станет ортодоксальной монашкой. «Жаловаться бессмысленно», — сказала Эрмина. Я ответила, что, может, жаловаться и бессмысленно, но у каждого из нас есть повод тосковать. «В сущности, наши мечты не менее законны, чем мечты других людей», — прибавила я. Мадам Рива молчала. Затем она спокойно заявила, что мечты не следует путать или смешивать одну с другой. Мечты, касающиеся лично нас и только нас, — одно дело: мы имеем полное право ими распоряжаться. Но мечты, касающиеся других людей, нам не принадлежат. И лучше держаться от подобных мечтаний подальше. По крайней мере, так думала госпожа Рива. «Мало-помалу у меня открылись глаза, — призналась Эрмина. — Но только после того, как я набила себе шишек и поняла, что надо не противопоставлять себя миру, а наоборот, дружить с ним». Жюст был согласен с женой по всем пунктам, кроме религиозного вопроса. Но что поделать? Этот риторический вопрос Эрмина задала, когда я собиралась покидать стариков, проведя у них почти весь день. Эрмина воскликнула «Но что поделать?», имея в виду супружеское разногласие и не ожидая ответа, а просто награждая окружающий мир собственным философским смирением.

Итак, в семье Рива, как и в любой гармоничной семье, нашлось место щекотливым, если не сказать царапающим, вопросам — и эти вопросы касались не выбора между мясом и овощами на пару, твердым и мягким матрасом, не спора, класть ли грязные носки в корзину для белья и на какой стороне супружеского ложа спать, а отношений с Господом или с кем-то вроде него.

Жюст Рива сразу заявил мне, что при нем лучше не упоминать о молитвах, омовениях, коленопреклонении, раскаянии и очищении от грехов, потому что он выйдет из себя. Он не терпел, чтобы людям, и особенно его родственникам, так запудривали мозги. «Понимаете, это сильнее меня! Я слишком много насмотрелся на все это в детстве и потом тоже», — признался мне Жюст как-то раз в начале апреля, когда мы вместе бодрым шагом гуляли по снегу. Господин Рива вдруг остановился. На висках у него вздулись вены. Он ткнул в небо пальцем и сказал, мол, проблема Церкви в том, что она слишком мало времени уделяет Богу и слишком много лезет к людям, пытаясь решить их проблемы. Он знает, он сталкивался с этим. В детстве он ходил к мессе, как и все в деревне. Он читал молитвы. Говорил, что верит во всемогущего Господа Отца, создателя неба и земли. Знал катехизис наизусть. Участвовал в религиозных процессиях. Сознавал, что несет свой крест. Отмечал праздники святых. И паломничества без Жюста не обошлись, и благодарственные молебны, и посещения монастырей. Он принял свое первое причастие и прошел обряд конфирмации. Он внимал тому, что ему читали, тому, что говорили священники. И вдруг проблема бросилась ему в глаза. Огромная проблема. Послание было очевидным. Жюст никогда не забудет слова Христа. Стоя в снегу, надвинув шапку чуть ли не на глаза, он процитировал мне несколько фраз, которые привлекали его своей простотой и убедительностью. «Все, что вы делаете ближнему, вы делаете мне». Эта цитата нравилась Жюсту больше всех, он считал, что на ней можно построить философию всей жизни. Еще он любил фразу про бревно: «И что ты смотришь на сучок в глазу брата твоего, а бревна в своем глазу не замечаешь?» Очень полезная фраза, чтобы смотреть правде в глаза и, главное, видеть со стороны самого себя. Что до сокровищ, «которые лучше собирать на небе, а не на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут», Жюст заверил меня, что часто об этом думает, ведь эти слова помогают ему наводить порядок в жизни, расставлять приоритеты. «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», — произнес Жюст, приглашая меня продолжить прогулку.