Катрин Лове - Месье и мадам Рива

Петляя в лабиринте коридоров, почти таких, по каким мы с Алексисом проходили той апрельской ночью на корабле, я добралась до небольшого больничного холла, где стоял сложный автомат, который, как я не сразу поняла, бесплатно наливал воду. То есть судьба привела меня прямиком туда, куда рекомендовала медицина, с учетом моего состояния. Мне не хотелось пить, но поскольку для здоровья велено пить, я решила не сопротивляться. Нажала на кнопку, потекла вода, стаканчик, однако, не выскочил откуда ни возьмись, как ему положено. Я огляделась — ни намека на одноразовые чашечки или что-то в этом роде. Я громко выругалась. Голос вернулся ко мне до того, как я сделала глоток, и тут же в холле появился строгий мужчина в элегантном темно-сером плаще. Не проронив ни слова, он подошел к автомату, повернул ручку, которую я не заметила, из ниоткуда извлек стаканчик, поставил его на железную решетку, спросил, предпочитаю ли я воду комнатной температуры или холодную, — я не знала, что ответить, — нажал на темно-синюю кнопку (вторая былая голубой), подождал, пока емкость наполнится, и протянул мне стакан: «Вот». Я прошептала «спасибо», затем «извините». Когда мужчина направился к выходу, я вспомнила, что потерялась и мне надо найти кабинет врача. Я доверилась интуиции, которая подсказывала, что человек, способный налить психованной женщине стакан воды, наверняка хорошо ориентируется в пространстве. Я объяснила незнакомцу, что ищу кабинет 418, что никак его не нахожу и что разнервничалась из-за потерянного в бесконечных коридорах времени, из-за попавшего в беду друга, из-за пролитой воды. Незнакомец ответил, что ему нужно в тот же кабинет. Я сразу решила, что мы в одной команде, он и я, оба ждем новостей о тяжело раненных близких, и больница специально отправляет таких, как мы, в отдаленный холл — попить воды, чтобы мы случайно не встретили менее обеспокоенных людей, порхающих с цветами и шоколадом. Я последовала за новоиспеченным гидом, который прекрасно знал маршрут, и сделала вывод, что родственник несчастного никак не мог поправиться и лежал в больнице уже давно. Мы очутились в крохотной комнатке, где стояли три разных стула и низкий столик, сплошь покрытый старыми потрепанными журналами. Мой спутник оставил меня, чтобы войти в дверь, которую я не заметила. Вскоре он возвратился уже без плаща, зато в белом халате, посмотрел на меня так, словно впервые видит, протянул мне руку и представился профессором Каппелем, травматологом. Я сдержанно пожала ему руку. Доктор Каппель попросил меня следовать за ним, и мы оказались в такой же страшненькой комнатке, как предыдущая. Красивый плащ, брошенный врачом поперек стола, словно в знак того, что он недолго пробудет на работе, воспринимался как часть интерьера. Я вдруг подумала о том, что хотя о книге и не судят по обложке, лучше бы Алексиса отвезли в другую больницу. Но был ли у него выбор? Я понимала, что мне грозит услышать новости от человека, не соизволившего представиться, не надев белый халат, и это понимание затуманивало голову. Я ощутила досаду. Я сожалела, что набрела на автомат с водой, а еще больше — что последовала за человеком в плаще.

Доктор Каппель предложил мне присесть. Затем он выдвинул ящик, достал папку, раскрыл ее так, что одна сторона обложки оказалась на столе, а другая — на плаще, и принялся что-то изучать, одновременно выясняя, как меня зовут. «Луиза Кац», — ответила я, выдумав имя с изумительной скоростью.

Профессор Каппель все еще изучал медицинское досье. Мне пришло на ум, что раз уж на меня не смотрят, можно попробовать протестировать на докторе и другие имена, но сдержалась. Спустя несколько томительных секунд или минут врач поднял на меня глаза.

— Замечательно, госпожа Кац, новости по поводу вашего брата не очень хорошие.

— Вы про Алексиса Берга?

Вопрос стремительно слетел с моих губ, словно, повинная во лжи, я немедленно должна была за это заплатить, выслушав кошмарные новости о госпитализированном Каце.

— У вас есть другие братья в этой больнице?

— Насколько мне известно, нет, — резко ответила я.

— Мы делаем для господина Берга все что можем, уверяю вас.

— Спасибо.

— У него многочисленные переломы, раны, внутренние гематомы. Ваш брат в коме.

Доктор пролистал несколько страниц досье, на одной остановился.

— Не стоит спрашивать меня, в каком он будет состоянии, когда выйдет из комы, я не знаю. Обычно членов семьи интересует именно это, к сожалению.

— Ну тогда, будьте добры, расскажите мне все то, что членов семьи обычно не интересует.

Доктор Каппель наконец улыбнулся, и я решила, что он, пожалуй, красив, хотя, если вдуматься, меня скорее тронуло его оживившееся лицо, чем сама улыбка.

— Фаза собственно комы может длиться от нескольких часов до нескольких недель, не больше.

— Понятно. Значит, все не так страшно, и Алексис придет в себя.

— Боюсь, вы не совсем верно оцениваете ситуацию, мадам Кац, но я здесь, чтобы прояснить дело. Видите ли, мы называем комой состояние, при котором пациент находится без сознания и не реагирует ни на какую стимуляцию. Подобная ситуация, как я уже сказал, в худшем случае может длиться несколько недель, но не дольше.

— Именно так вы и сказали, я думаю, это хорошая новость.

Доктор посмотрел на меня так, как люди смотрят на домашних животных, от которых не стоит ждать понимания.

— После комы события могут развиваться по-разному, и мы поговорим об этом, когда придет время.

— Можете хоть намекнуть, о чем вы?

Врач снова обратился к досье, и мне показалось, что он искал там кислород, а не информацию.

— После того как пациент выйдет из комы, могут восстановиться все функции или часть функций организма.

— Отлично! — воскликнула я.

— Но мы также можем констатировать смерть мозга.

— А. И что тогда?

— Тогда, мадам Кац, мы считаем пациента мертвым.

Машинально и довольно резко я прижала правую ладонь к губам.

Доктор Каппель, наверное, меня пожалел, потому что поспешил добавить, что между очень хорошей и очень плохой новостью есть целый ряд промежуточных этапов, например, пациент может прийти в себя и время от времени открывать глаза, воспринимать окружающий мир, но оставаться парализованным. В подобном случае возникало множество вопросов, среди которых самый важный — определение степени вменяемости пациента. На этот вопрос нет внятных ответов, хотя исследований за последние десять лет появилось немало.

Я наконец убрала руку ото рта, не зная, что еще сказать.

Травматолог выглядел удовлетворенным.

— Ваш брат оставил письмо. Полагаю, полиция вам его передала?

Я глупо таращилась на врача, не в состоянии отреагировать, переваривая выстрелившие в упор слова «письмо» и «полиция».