Лариса Исарова - Записки старшеклассницы

Вера перешла к нам из другой школы. Она дочь манекенщицы из Дома моделей, которая показывает туалеты для пожилых дам. Вера знает уйму сплетен из жизни артистов и писателей, и вокруг нее на переменах крутятся девчонки. Их хлебом не корми, сообщи только, на ком недавно женился Тихонов.

Мать Веры часто в разъездах, и Вера живет совершенно одна, только с французской болонкой Габи. Она убирает, готовит, прогуливает собаку, но, хотя я очень люблю животных, Габи мне кажется не Личностью, а капризной игрушкой, вроде механического соловья в сказке Андерсена.

Вера любит и знает стихи Ахматовой и Цветаевой и сама пишет. Вчера весь вечер читала свои произведения, когда мы пошли гулять. Я запомнила одну только строчку: «В этом мире я прохожая…» И мы чуть не поссорились, потому что я сказала, что современная поэзия очень вычурна, кривляющаяся, а я люблю только Лермонтова и Гейне. Вера их считает старомодными, и тогда я прочла ей мои любимые:

— Рождественский? Я читала что-то похожее.

Я чуть язык не высунула. Не читала, а берется ругать Гейне. Вообще я уже много раз замечала, что некоторые современные поэты возьмут у него одну строчку и вокруг приплясывают на десяти страницах, а все равно стержень, мысль не своя.

Вера очень цинично говорит о мальчиках. Она их разглядывает, как в произведениях Мопассана мужчины разглядывают женщин. Она считает их слабым полом. И мальчишки ее побаиваются. Во всяком случае с ней не хамят, не толкают на переменах, не дразнят. Она необыкновенно хорошенькая. Глаза зеленые, а волосы цвета красного дерева. Инна свои в этот тон подкрашивает. И вся она еще в черных родинках. Только бровей нет, но она говорит, что в школу их не подрисовывает, а обычно из дома не выйдет, не наведя брови и ресницы.

Я с ней не спорю. Она сказала, что будет манекенщицей, как и мама, а в нашу школу перешла, потому что нам обещали читать факультативно историю искусства, а это модно. Наверное, мое молчание — соглашательство, ведь трудно считать Сороку слабым полом. Он и мне подчинялся, теперь я понимаю, не как слабый, а как сильный человек, снисходительно.

Но я давно мечтала о такой подруге, чтобы с ней говорить о девчоночьих вещах.

Мама как-то сказала, что я очень внушаемая, что я поддаюсь чужому влиянию, что у меня нет своего «я». Неужели это правда?

Второй подругой стала неожиданно Люба, та, которая в круглых очках и очень умная. Дело в том, что с Верой слишком долго я не могу разговаривать. Конечно, мальчики, тряпки, косметика — это любопытно, я ведь никогда ни с кем об этом не разговаривала, мне все внове, но в больших дозах я балдею. Особенно когда Вера говорит:

— Это очень изысканное платье! О, я ношу только фирменные! Сейчас вся Европа увлекается яркими бусами из косточек и расписного дерева. Я так переживала в это лето, когда была с мамой в Сочи, мне казалось, что без них я на пляже голая.

С Любой же можно не притворяться. Она неуклюжая, ходит косолапо, носками внутрь, вперевалочку. Но она свободно шпарит по-английски, по-французски, кончает музыкальную школу и занимает первые места на всех математических олимпиадах, куда ее посылает Владимир Иванович.

Она сама предложила дружбу мне, после того как Галка меня провалила в комсорги, первая девочка в моей жизни.

До сих пор я приглядывалась к кому-нибудь, начинала завоевывать девочку, чем-то мне понравившуюся, бегала к ней домой, давала списывать, советовала, что читать, водила в кино, а стоило мне заболеть — никто из них меня не навещал. И мама ехидничала, что я некоммуникабельна. Она считала, что и Сорока приходит к нам по недоразумению, одно время даже утверждала, что он является не ко мне, а к ней, за интересными книжками.

Люба же вдруг подошла после собрания и сказала, что я ее давно интересую, потому что ум у меня «оригинальный, хоть и не организованный», и еще, что я — человек действия, а она — инертна и хочет взять с меня пример.

У нее особенность — она ни о ком плохо не отзывается, она считает, что моя язвительность идет от комплекса неполноценности. По ее теории все высокомерные люди очень мнительны и в себе не уверены. Но я не обижаюсь: она обезоруживает улыбкой, как и Сорока. Умной и очень терпеливой. Наверное, такой была княжна Марья Болконская.

Но она никогда ни за кого не заступается. Как-то вышли мы после уроков, а в вестибюле двое пятиклассников пихали маленького первоклашку. Он не плакал, не орал, он смело с ними воевал, но еле до локтя этим идиотам доходил. Я бросилась, треснула одного об стенку, второй пригрозил, что с компанией меня когда-нибудь вздует, а Люба стояла в стороне и вдумчиво на нас смотрела сквозь очки. А потом сказала, что мир не переделать, что нельзя тратить нервы по пустякам, а уж защищать мальчишек — бессмысленность, как-нибудь своими силами обойдутся…

Она ведь и за меня не заступилась, когда Галка громила на собрании. Я ей недавно напомнила, а она ответила, что никто ее словам значения не придал, кроме меня, а поэтому смешно было с ней спорить: «Собака лает, ветер носит…»

А все же я не могла бы терпеть, если бы о Любе так говорили…

Но Люба явно не от мира сего. Дома у них выписывают много журналов, и она очень тщательно следит за всеми новинками в области археологии. А самое странное, что решила-то она быть астрономом. Какая связь? Звезды — и раскопки! Она заявляет: «Земля таит не только наше прошлое, но и будущее». Она убеждена, что прежние цивилизации знали какие-то секреты, ныне утерянные. Шумеры не болели почему-то раком. И она мечтает ускорить прогресс, разгадав забытое…

Конечно, когда она мне это излагает, я обо всем забываю. Это много интереснее Веркиных изысканных сплетен, но Люба очень занята, мы встречаемся только по субботам, поневоле я больше общаюсь с Верой.

И еще у Любы смешное хобби: она собирает научно-фантастические романы. И я их стала читать на уроках. Дома нельзя: родители следят, чтобы я не отвлекалась бесполезной литературой от программы. Но мне нравятся только те фантастические книжки, где все хорошо кончается, а Любу больше волнуют книги, которые заставляют страдать. Мы, правда, чуть не поссорились из-за Сороки. Она сказала, что он слабовольный тип, если мне подчинялся. Но ведь у него во всем было свое мнение. А главное, она наверняка чувствовала, что я о нем часто вспоминаю, думаю, зачем же так говорить? Или все девочки, даже самые умные, бывают жестокими, когда дело касается чужого мальчика. Пусть он ей не нравился, но если я ей дорога, зачем мне делать больно?

Сегодня в школе был вечер. Моня мальчишки ни разу не позвали танцевать. А Любу звали, хотя внешне я не хуже. Сенька, правда, позвал, когда она отказалась, но я фыркнула: очень надо «запасным игроком». И еще один мальчик подошел из десятого, но от него спиртом несло, я сказала, что с пьяным не танцую. Девочки тут же меня осудили: они считают, что нельзя обижать мальчиков, надо их постепенно перевоспитывать, проявлять чуткость, а не оскорблять. Но что там перевоспитывать, если человек дожил до семнадцати, а не знает, что в таком виде к девушкам не подходят.