Лариса Исарова - Записки старшеклассницы

Лишь на углу я повернула шею, как голубь, кажется, на двести градусов. Кеша стоял там, где она его оставила, и лицо у него было удивленное, обиженное и невинное, точно над ним подшутили несправедливо… Я покосилась на Мар-Владу: ее профиль был такой застывший, что напомнил мне труп, который мы видели в анатомичке, — без всякого выражения. Даже на человека не похож.

Дома мама сказала с возмущением:

— Зачем ты всюду с ней ходишь?

Я промолчала. Я вспомнила Кешу, и мне было жалко его, а не Мар-Владу. Именно о таких говорят: продал душу вещам. А как же потом жить? Чем жить? Зачем?

Нет, в моей будущей взрослой жизни не будет никакой собственности. Я не буду рабой вещей!

Только что от мамы ушла ее приятельница. Толстая Лена — мы ее так называем в отличие от Лены тощей, тоже маминой знакомой.

Маме везет на подруг; их очень много и все почти одинокие. Мама из-за них переживает, сватает, пристает к папе, чтобы он их знакомил со своими товарищами, если кто развелся или овдовел. Папа отмахивается, из ее хлопот ничего не получается, а чаще всего «жених» начинает ухаживать за мамой, потом обижаются обе стороны на нее, но она не унимается.

Недавно папа сказал, что одинокая женщина сама виновата в своем одиночестве. Нечего на судьбу валить, ни одна толковая женщина не остается без семейной упряжки.

Мама возмутилась, стала спорить, а я задумалась, особенно после несостоявшегося замужества Мар-Влады.

В чем-то папа прав. Одинокие женщины, которых я знаю, всегда двух типов. Одни — вроде Мар-Влады, не хозяйки. Они живут для людей, принимают к сердцу чужие дела, помогают многим, у них много друзей, но трудно представить их за стиркой или готовкой.

Другие похожи на Лену-толстую, редкую эгоистку. Они умеют прекрасно принять гостей, они роскошные хозяйки, но людей меряют с точки зрения выгодности и «нужности». Они постоянно заняты своим здоровьем, своими тряпками, они обо всех все знают, язвят, они ужасно скупы, но говорят о своей «широкой натуре». Правда, иногда они являются с прекрасным подарком, чтобы удивить, а потом попрекать, считая, что им никто ничего хорошего не делает. Лена-толстая давно могла выйти замуж: у нее обманчивая внешность, она похожа на уютную куклу в пышной юбке, которую сажают на самовар. Но ей всё попадаются вдовцы с детьми, немного зарабатывающие, а она — зубной техник. И она постоянно жалуется маме:

— Я такая одинокая, заболею — некому стакан воды подать…

Но когда мама советует ей выйти замуж, сразу вопит:

— Что?! Я не сумасшедшая! Такую обузу брать! Очень надо кормить их, поить, обстирывать, да еще с выводком возиться…

Мама, правда, возмущается. С ее точки зрения, миссия женщины — ухаживать за своим мужем и своими детьми. Но Лена-толстая постоянно ее подначивает, говорит, что мы с папой ее «загнали», что она перестала быть «интересной женщиной», что семья — это каторга для современной умной, развитой, образованной личности…

И после ее ухода у мамы обязательно портится настроение. В общем, папа прав: таким женщинам не помочь.

Интересно, а какой буду я?

В соседнюю квартиру переехала новая семья: отец, мать, бабка и малышка Жулька. Ей около двух лет, и все слова она начинает странным жужжанием и называет себя Жуля, хотя она Юля.

Создание это розовое, толстое, с белыми волосами и черными глазами, как лакированные пуговицы, и очень веселое. Как ее ни тискай, только будет пыхтеть и кряхтеть, не теряя улыбку. Родители целый день на работе, а бабка очень легкомысленная: уходит во двор и болтает с пенсионерами. Жулька несколько раз вылезала из квартиры и бродила по лестнице.

Я стала ее заманивать. Играю, кормлю, рассказываю о своих делах — иногда надо хоть с кем-то поделиться. Бабка ее очень довольна, все время подбрасывает малышку, а у нас Жулька, пыхтя, бродит по квартире, во все ящики сует нос, но ничего не рвет, иногда только роняет. К сожалению, она опрокинула коробку с яйцами в тот момент, когда вошла мама. Мама сказала, что раньше ее пугало отсутствие во мне женских инстинктов, а теперь — их избыточное проявление.

Итог: Жулю в квартиру не пускать, опекать на ее личной территории. Но тогда исчезает удовольствие, потому что бабка Жули говорит не переставая, картавя и пыхтя папиросой, как вулкан.

Мама сказала, что мне поздновато играть в куклы, но рано заводить детей. А я сказала, что, если бы росла не в одиночестве, не была бы эгоистична. Значит, в моих недостатках виноваты родители, надо было вовремя обеспечить меня отдушиной для привязанностей.

Я считаю, что такие родители, как у Жули, не имеют права на детей. Она им не нужна, они даже в воскресенье не занимаются ребенком, а она — не игрушка, ей нужны родители, не дурацкая бабка. Если человек заводит автомашину, он должен получить права, а ребенка позволяют иметь кому попало. А разве нельзя, чтобы официально будущие родители сдавали бы родительский минимум по воспитанию. Не сдал — не имей детей… И у меня появилась идея после десятого класса пойти работать воспитательницей в ясли или детсад. Вдруг мое призвание — педагогика: не могу видеть заброшенных детей.

Геннадий вчера рассказал, когда мы остались делать газету, что после аварии думал — жизнь кончена. И вдруг оказалось, что ему интереснее даже возиться с ребятами, чем быть летчиком-испытателем, и он теперь поступил в пединститут.

— Не было счастья, так несчастье помогло… — сказал он шутливо, а я всю ночь крутилась и думала: что может быть страшнее, чем выбрать не свою дорогу в жизни?..

И ведь никто меня за язык не тянет, а я обязательно не удержусь и выболтаю свои планы родителям. Мама тут же меня обсмеяла. Она сказала, что я в первый же день в детском саду потеряю детей, перепутаю их одежду и перебью всю посуду в своей группе. И она пожаловалась, что все труднее давать молодежи читать серьезные книги, над которыми надо думать. А я сказала, что нам учиться куда труднее, чем им: столько всего открыли за последнее время, сил нет все запомнить. А папа сказал, что у нас «преждевременное скелетное развитие опередило умственное». И выразительно стал меня разглядывать.

Побывала у Мар-Влады. Дала ей читать отрывок из моих записок о Жульке. Она сказала, что представила и малышку, и девочку, томящуюся без привязанности к жизни, и рационалистическую маму.

— Стоит послать в «Юность»? — спросила я.

— Зачем? У тебя только эскиз; я многое додумала, представляя и твой характер и твою семью. Но не могу же я всем подписчикам «Юности» дополнить твой рассказ.