Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

Родители ее целые дни на работе, я их почти и не вижу, даже в воскресенье. А бабка старая и довольно легкомысленная. Жулька часто одна вылезает на лестницу и бродит в подъезде, по двору.

Вот я стала ее затаскивать к нам. Раздеваю, играю, кормлю. Жулька очень быстро ко мне привыкла — «Жатя» вместо «Катя» называет. И бабка ее меня стала беззастенчиво эксплуатировать. Хочет «соснуть», сразу к нам малыша подбрасывает. Добродушия этот человечек редкого. Бабка ее шлепает немилосердно за всякие проявления познавательного инстинкта. У нас Жуля, пыхтя, открывает все ящики, роется в книгах и ничего не портит, только иногда уронит что-нибудь. Но, на мое несчастье, однажды она опрокинула коробку с яйцами, и в этот критический момент появилась мама. Потом мама заявила, что раньше она волновалась, что у меня совершенно отсутствуют женские инстинкты, а теперь ее пугает их избыток.

Итог: Жулю в нашу квартиру не брать, опекать младенца на ее собственной территории. Но при этом все удовольствие исчезает, потому что Жулина бабка говорит, не переставая.

И еще мама сказала, что мне уже поздно играть в куклы, но рано заводить детей. А я подумала, что если бы у меня были братья или сестры, я бы не была такой эгоисткой. И что, значит, в этом недостатке виновата не я, а родители, меня не обеспечившие отдушиной для привязанностей.

А вот я потом все думала, что такие родители, как у Жули, не имеют права заводить детей. Они же совсем ею не занимаются, только в воскресенье видят… А она — не игрушка. И ей нужны родители, а не глупая бабка.

У меня даже появилась идея попробовать свои силы в качестве воспитательницы в яслях или в детском саду. Не могу видеть заброшенных малышей. И они меня никогда не раздражают. Жулина бабка даже поражалась моему терпению.

В конце концов не обязательно идти после школы в институт. А вдруг педагогика — мое призвание.

Поделилась с родителями, и они стали меня высмеивать. Мама предсказала, что меня выгонят с работы в первый же день. По ее мнению, я обязательно разобью посуду и растеряю детей…

Рассказ я похвалила, и Катя расцвела. Я сказала, что зрительно представляю и ребенка, и жаждущую привязанности девочку, и даже ее здравую маму…

— А это можно послать в «Юность»? — перебила меня Катя, загораясь честолюбием.

— Конечно, нет. Это ведь только эскиз, набросок, я многое додумала за тебя, зная тебя, твою семью. Но я не смогу всем подписчикам «Юности» дообъяснить, дополнить твой рассказ…

— А сейчас именно модно, чтоб произведение было без начала, без конца… — заупрямилась Катя, — свободной формы.

— Я не люблю модную литературу…

Катя покусала губы, сняла очки и сказала:

— А все-таки так хочется успеха… Чтоб всем нос утереть…

И добавила после паузы, заметя мою улыбку.

— Обидно ведь, что в юности чудес не бывает! Что мне с того, что я стану знаменитой в тридцать лет, радости же я от этого тогда не получу.

Я сказала, что главное — самоуважение. А «модность» губит человека, как злокачественная опухоль, потому что мода проходит, и с этим немногие «модные» писатели, художники, актеры могут примириться. Отсюда озлобленность, зависть, тоска…

— А все-таки успех нужен в молодости. Тогда только человек получит от него удовольствие. Ездить, встречаться с интересными людьми, ходить на всякие просмотры…

— Ты именно об этом мечтаешь? Тогда у тебя довольно мелкое честолюбие… Обывательское.

— А какое — не обывательское?

— Вот если бы ты сказала, что хотела, чтоб твои книги вызывали в людях смех и слезы, заставляли думать, направляли их жизнь, будили интерес к науке, к философии, к политике, как, к примеру, статьи Писарева…

— Писарева? — брови Кати вздернулись. — Он же только с Пушкиным и Тургеневым спорил…

Я вручила ей том Писарева.

— На Писареве воспитывались все самые талантливые люди России конца XIX века: и писатели, и ученые, и философы. Он был подлинным властителем дум нескольких поколений.

Катя поскучнела. Очевидно, она уже мысленно сочинила удивительную историю о том потрясении, которое испытывает редакция «Юности», прочтя ее рассказ, и о том успехе, который ее ожидал. И моя реакция ее огорчила.

«Да, вчера опять почему-то разговорились с Верой. Мы вместе ходили узнавать насчет сеансов в кино. Антонина решила организовать культпоход. И поспорили. Я сказала ей, что если выйду замуж, то только на пять — десять лет. Потому что пылкая любовь всегда проходит, остается дружба, уважение, в лучшем случае. И еще я сказала, что не хочу в браке иметь детей. Лучше взять его из детдома, чтобы он был только мой. Чтоб мы с ним ни от кого не зависели. А Вера авторитетно заявила, что если бы я любила, то хотела иметь ребенка от любимого человека.

А, по-моему, я принадлежу к числу женщин, рано расцветающих и рано увядающих. Моя полноценная жизнь будет только до тридцати, а дальше наступит старость. И что мне тогда от ума, культуры, знаний, если я буду развалиной?!

Потом я услышала за ужином разговор отца и матери. Мама возмущалась тем, что некоторые юнцы в шестнадцать лет ведут себя невероятно нагло, развязно, держатся, как «мужчины». А отец сказал, что у них, как пишут в журнале «Здоровье», преждевременное скелетное развитие опередило умственное. И при этом они выразительно поглядели на меня.

Мама добавила, что настоящие серьезные книги теперь все меньше привлекают людей, особенно книги, над которыми надо думать.

А я сказала, что нам труднее учиться, чем их поколению, потому что куда больше всякой всячины открыли. И мы так нафаршированы сведениями, что думать над посторонней литературой нет сил.

У меня очень кислое настроение. Вера все время рассказывает о Павле, об его ухаживаниях, строит планы на будущее. И хоть планы эти довольно тусклые, мне все-таки обидно. Мне же не о ком рассказывать.

И вот я придумала себе друга. Я рассказываю Вере теперь на каждой перемене одну историю, с продолжением, как детектив.

Рассказываю то, о чем недавно мечтала. В герои я избрала Олега. Только не того, не настоящего. Я сделала его старше на шесть лет, аспирантом-геологом. Даже внешность изменила. Он у меня лохматый, большеносый и большеротый, угловатый и грубоватый, а глаза, как у Сороки.

Я сказала, что он сын папиного друга, зашел как-то к нам по делу, а потом стал мне звонить, по пустякам.

Но я с Олегом держалась, мол, очень холодно, потому что не люблю легкомысленных ребят. А он очень увлекался женщинами, приезжая из геологических экспедиций. И даже его отец этим возмущается.

А Вера мне позавидовала и сказала, что такие парни — самые интересные.

В следующий раз я сказала, что Олег звал меня в театр, но я отказалась, потому что знала от отца, что у него завелась постоянная девица. Я не хочу быть «калифом на час».