Анна Броделе - Верность

— С ума вы спятили! — воскликнул Марен. — Уничтожать скот… Не знаете установок?

— Глупости это, а не установки! — вспылил Бейка. — Это просто абсурд! Неужели я до весны должен заморить голодом всю скотину? Поймите же — у меня нет корма! И вообще… не знаю, зачем тащить за собой ненужный балласт?

— Вы не смеете делать этого, — предостерег его секретарь. — Мы боремся за рост поголовья, а вы хотите уничтожить то, что у вас есть.

— Но разве для нас важно только количество? Какая от него польза, если весною уже вся скотина на ногах держаться не будет? Не понимаю!

Марен взялся за телефонную трубку, посмотрев на Юриса, как на пустое место:

— Многого вы не понимаете.

Юриса в эти дни не покидала трудная мысль: действовать ли так, как велит рассудок, и вместе с тем рисковать самому? А как же иначе найти выход, если не действовать решительно, даже дерзко? Надо уяснить себе одно: что важнее — результат твоей работы или то, как на тебя посмотрят и что о тебе скажут другие? Он был сыном сельскохозяйственного рабочего, учился в ремесленном училище, потом работал на заводе, стал членом партии. В ремесленном училище у старого мастера Тимма было излюбленное изречение: «Думай головой и будь крепок душой…» Это он старался привить и мальчикам, с которыми изо дня в день стоял за станками, терпеливо обучая их вытачивать сложные детали. Думать надо головой… А если подумать головой, то при нашем строе каждый закон существует для того, чтобы двигать жизнь вперед, а не тормозить ее. Стало быть, если где-нибудь допущена ошибка, то надо действовать на свой риск, на свою ответственность! Ведь ясно, что непродуктивный скот — ненужный балласт. И он, Бейка, поступит так, как считает правильным. Вот прошло уже почти полгода. Почти полгода тяжелого, напряженного труда. Перерезав негодный скот, он спас тогда хозяйство от катастрофы. На вырученные деньги он закупил корму, и остальная скотина дотянула до весны. С трудом, но дотянула. А его самого вызвали в райком, на бюро.

— Как понимать это самоуправство? — сердито спросил Марен. — Я предупреждал вас от этого шага. Вы кто — анархист? Вместо того чтобы увеличивать поголовье, вы режете скот!

— У меня не было другого выхода. — Бейка упорно стоял на своем.

Это упрямство еще больше рассердило секретаря.

— Как это понимать? Стало быть, резать скот, — по-вашему, выход?

Юрис стоял мрачный, злой, готовый ко всему. Против воли с губ срывались резкие слова:

— А что бы вы стали делать на моем месте, товарищ Марен? Смотрели бы, как погибает весь скот? Деньги, вырученные за мясо, я не сунул себе в карман… Мы купили сена, правда, не очень хорошего, но все-таки сена. И теперь мы дотянем до первой травы. Я отвечаю за колхоз. И поэтому иначе поступить не мог.

— Вам придется ответить за самоуправство, — возмущенно сказал Марен. — Предлагаю объявить товарищу Бейке выговор… И советую вам, товарищ Бейка, больше уважать дисциплину и обязательные для всех установки. Надеюсь, что вы поймете это.

Юрис выслушал его молча, с чувством горькой обиды.

Второй секретарь, Гулбис, который безуспешно старался защитить Юриса, после бюро крепко сжал ему плечо и сказал:

— В жизни всякое случается. Эх, и мы порой бюрократами оказываемся. Я на твоем месте поступил бы точно так же.

Эти слова помогли Юрису вернуть себе равновесие.

Тогда же он познакомился с председателем «Эзерлеи» Димданом, уже пожилым человеком. Кроме Гулбиса, только еще он осмеливался перечить Марену и защищать Юриса.

После бюро Димдан на улице подошел к Юрису и заговорил с ним, ободряюще улыбаясь:

— Каково самочувствие после бани? Пустяки это. Но с Мареном спорить — то же самое, что в ступе воду толочь. Да разве он пытается вникнуть во что-нибудь? Чинуша. Уж лучше согласиться с ним, а потом сделать по-своему.

Недоумевавший Юрис попытался было возразить.

— Знаю, что ты скажешь, — перебил его Димдан. — Все знаю. Но, к сожалению, это так. В этом-то и наше несчастье.

— Я все же не понимаю, — не унимался Юрис. — Тут что-то…

— Видишь ли, мой друг, — снова перебил его Димдан, — Марен в первую очередь заботится о фасаде. Сзади могут быть и неотесанные бревна, а фасад должен сверкать. Гулбису этого не надо, он совсем другой, а для Марена это самое главное.

— Но…

— В прошлом году у нас была кампания по подсолнуху. По району, видишь ли, ездила какая-то правительственная комиссия, и один из ее членов спросил Марена, почему в районе не сеют подсолнух на силос? Этого было достаточно. На следующий день Марен созвал всех председателей и строго-настрого наказал: столько-то гектаров в каждом хозяйстве засеять подсолнухом. Напрасно мы пытались доказать, что для нашей почвы другие культуры куда выгоднее. Стукнул кулаком по столу и поставил ультиматум: давайте подсолнух.

— А вы что?

Димдан пожал плечами.

— Мы что? Засеяли по обочинам дорог подсолнух этот, чтобы секретарю было на что порадоваться. А коровы вику и тимофеевку жевали.

Юрис с возмущением вскинул голову.

— Как так можно, разве это партийное отношение к делу?! Это попросту обман.

— Совершенно верно, — согласился Димдан. — Нас вынуждают на это.

— Меня никто не принудит, — строптиво сказал Юрис.

Димдан взглянул на него, удовлетворенно улыбаясь.

— Ты же сам видишь. Ты вступил в открытую борьбу. Вот тебя сегодня и приласкали за это.

— Ну и пусть!

— А я человек миролюбивый. Грызться не люблю. У меня бы только хозяйство в гору шло. Чего это я буду спорить, на рожон лезть. Поживешь здесь — поумнеешь.

Внезапным порывом ветра качнуло ветки рябины, и она мягко постучала в окно. Юрис чиркнул спичкой и посмотрел на часы: два. Он повернулся на другой бок. Хватит думать. Надо спать. Во всем большом доме царила глубокая тишина. Не поднялся бы ветер и не нагнал бы дождя. Как на удивление, уже вторую неделю стояла солнечная погода. Еще бы дней десять так, и сено будет убрано. Пускай это и очень неприятно, но со свинофермой в «Цаунитес» надо что-нибудь придумать. Завтра же, не медля. И Юрис сразу очнулся от дремы, усталость словно рукой сняло. У Цауне надо отобрать свиней, хоть свинарник и на ее дворе. Разумеется, он, Бейка, опять наживет врага, но что поделаешь, ведь женщина эта все равно настроена враждебно, работает спустя рукава, словно издеваясь. Сколько раз можно говорить? Она только плечами пожмет да стиснет тонкие губы: «Как умею, так и делаю…» А голос ледяной, и глаза ледяные. Почему? Потому, что сын ее, Теодор, пропал где-то за границей? Может быть, потому. А в глазах матери ведь не сам сынок виноват в своей судьбе, а советская власть, колхоз и ты, председатель… А в сущности — это трагедия, большая человеческая трагедия. Как вернуть желание жить матери, сердце которой не перестает обливаться кровью из-за сына? Алине можно упрекать, осуждать, но это так. Однако надо еще раз поговорить…