Анна Броделе - Верность

Когда они приготовились валить дерево, Теодор вдруг заговорил:

— Я хотел вас попросить, Юрис… не могли бы мы говорить друг другу «ты»? Конечно, если вы не возражаете…

Юрис, не ожидавший такого вопроса, посмотрел на своего напарника и удивленно ответил:

— Почему бы мне возражать? Разве не все равно?

— Нет, для меня не все равно, — перебил его Теодор. — Вам, может быть, трудно понять… но вы все на «ты», только я чувствую себя чужим… словно я здесь не свой.

— Ну, знаешь, это у тебя фантазия, — засмеялся Юрис, перейдя сразу на «ты». — Разве потому, что я говорю тебе «вы», ты не свой?

— Может быть, и фантазия, — Теодор смахнул рукой с шапки снег. — Наверное. Но…

— Ну так вот тебе моя рука, и будем считать, что мы выпили с тобой на брудершафт. Эх, чудак ты! — И Юрис, смеясь, толкнул Теодора в грудь.

Опять задзенькала пила, впиваясь в толстый, бурый ствол, и стройное дерево закачалось.

В лесу работали и женщины — Инга, Даце и Дзидра. Они помогали распиливать ветви и складывать их в кучи. Работа совсем не легкая, особенно когда на тебе столько теплой одежды. От резких движений, разумеется, стало жарко, и кое-что пришлось скинуть. Инга сбросила старое пальтишко и осталась в теплом лыжном костюме, под которым у нее был еще вязаный свитер. В самом деле, все укутались так, словно собрались в Антарктику.

Пламя костра поднималось все выше. Шипели и громко потрескивали пылающие ветки.

Даце и Дзидра готовили обед. В котле варился мясной суп. Даце еще подбросила туда очищенного картофеля и попробовала.

— Инга! Поди отдохни, хватит тебе возиться, — позвала ее Дзидра.

— Скоро будет обед? — крикнула в ответ Инга, выпрямилась и отогнала рукой дым, брошенный ей в лицо порывом ветра.

— Мясо уже мягкое, — громко отозвалась Дзидра.

— Страшно есть хочется! — вздохнула Инга.

Как хорошо здесь, кругом кипит работа, пахнет дымом и хвоей, высоко в воздухе завывает ветер. Хорошо, что ты собственными руками упорно и настойчиво борешься за свою цель. Каждое сваленное дерево — столб для новой электролинии. Далеко потянется эта линия, много надо таких столбов. Но Инга уже видит их. Видит маленькие белые чашечки изоляторов и тянущиеся от них провода, которые принесут Силмале то, о чем все так мечтают, — свет.

Но Инга видит не только свет электрических лампочек. Она видит ту жизнь, которую принесут эти провода людям, — легкую и радостную жизнь. Она знает, что для Силмалы это будет революцией. И ждет этой революции с волнением и нетерпением.

— Ты смотри за котлом, — говорит Даце Дзидре, — я пойду еще поработаю.

У Даце на голове вязаный платок — такого же цвета, как дым. Так показалось Атису, когда она прошла мимо него. Даце взглянула на Атиса и приветливо, по-дружески улыбнулась.

— Хорошо?! — сказала она и остановилась.

Даце, Даце, ты ли это? И вдруг Атиса осеняет: теперь или никогда! В жизни ничего никогда не бывает поздно.

И, порывисто схватив улыбающуюся девушку за рукав, Атис одним дыханием бормочет:

— Даце… погоди минутку… я должен тебе что-то сказать.

Даце все еще улыбается. Атис, глядя Даце в глаза, говорит не своим голосом:

— Даце, я люблю тебя… серьезно… по-настоящему…

Даце растерянно смотрит на веселого бригадира, на его изменившееся лицо, и видит, что это он всерьез. О господи!

Не надо лицемерить — и Даце только женщина, а нравиться лестно любой женщине. Но Даце — женщина с добрым, отзывчивым сердцем, и она вздрагивает, словно в чем-то виновата перед Атисом. Покрасневшая, растерянная и несчастная, Даце, опустив глаза, бормочет:

— Глупости… Атис, не надо так шутить…

И опять она мысленно упрекает мать: не подними она шум, что не допустит цыганскую свадьбу у своей дочери, что надо хотя бы новую юбку сшить и разобраться, какой нос у жениха, — то Даце уже была бы замужем и этого разговора, конечно, не было бы.

— Я не шучу, — говорит Атис, все еще сжимая ее руку. Только теперь он уже спокойнее смотрит Даце в глаза. И голос его звучит ровнее, но настойчивее и страстнее прежнего. — Даце… я серьезно… я люблю тебя, хочу жениться на тебе. Поверь мне… никто не будет любить тебя больше… я тебя очень, очень… понимаешь?

В эту трудную минуту в памяти Даце всплыли несчастная, незаметная девушка и красивый, веселый бригадир. Веселый бригадир теперь совсем близко — стоит только протянуть руку. Но сердце девушки молчит. Наверное потому, что в нем сейчас живет большое счастье, Даце не хочет никому причинить боль, даже самую пустячную, и она тихо говорит:

— Не надо. Ну, в самом деле, Атис… зачем ты? Мы ведь друзья, не правда ли?

— Конечно, — соглашается Атис и еще ближе наклоняется к Даце. — Но я хочу, чтобы мы стали неразлучными друзьями, на всю жизнь.

Даце понимает, что должна ответить ясно и твердо, не виляя.

— Ты, наверное, не знаешь… я… мы… Ну, мы с Максисом…

— Хватит! Понимаю! — перебил ее Атис так резко, что Даце вздрогнула и подняла голову. — Вон с кем…

Даце показалось, что в этом коротком «вон с кем» прозвучало презрение к Максису. Это возмутило ее. Вдруг у нее появилось желание отплатить Атису… Она высвободила свою руку и с безразличной усмешкой сказала:

— Знаешь, Атис, когда-то ты очень нравился мне… Я, наверно, даже была влюблена в тебя… Но это все давно развеялось как дым.

— Как дым… — машинально повторил Атис.

Даце опять сделалось неловко. Она торопливо проговорила:

— Пора за работу… скоро обед… — И, увязая в снегу, побежала через поляну к Инге и Эмилю, которые оттаскивали в сторону верхушку ели.

Еще какое-то время Атис стоял притихший. Правильно ли он расслышал? Не пошутила ли она?

— Бригадир! Замерз? — долетело к нему из леса.

— Иду! — крикнул он в ответ и пошел. В лицо ударил горький дым костра.

Дым всегда горек.

Оказывается, в жизни иногда бывает и поздно.

После обеда метель унялась. В лесу это угадывалось по наступившей тишине. В густых вершинах уже не шумел резкий ветер, воздух стал мягким и теплым.

Приближалась оттепель.

Несчастье обычно нельзя ни предвидеть, ни предугадать. Вдруг так получилось, что Теодор и Юрис не заметили, как оказались слишком близко от падающего дерева. В последнюю секунду Юрис увидел, что их заденет вершина стремительно падавшей ели, а Теодор в этот миг склонился за оброненной рукавицей.

Юрис изо всех сил толкнул Теодора — Теодор кувырком полетел в снег. А Юрис не успел отскочить — ветви сбили его с ног.

Теодор стал звать на помощь.

— Слава богу — жив, — с трудом проговорил запыхавшийся Атис. Он стоял на коленях, поддерживая Юриса. Того без сознания вытащили из-под ветвей.

Инга в отчаянии молча опустилась рядом с Юрисом и схватила его руки. Руки его показались холодными, неживыми. Дико бившееся сердце Инги словно застыло и окаменело.